Интересное о Монголии

[Вик С.]

... Для большего пропагандистского эффекта Унгерна решили судить не в Иркутске, а в Новониколаевске, ставшем к тому времени официальной столицей Сибири. Здесь и был сформирован состав Чрезвычайного трибунала. Председателем стал старый большевик Опарин, начальник сибирского отдела Верховного трибунала при ВЦИКе, членами - местный партийно-профсоюзный деятель Кудрявцев, некие Габышев и Гуляев, наконец, знаменитый партизанский вождь Александр Кравченко, агроном и создатель возникавших в таёжной глуши эфемерных крестьянских республик, основанных на началах всеобщей справедливости. Защитником назначили бывшего присяжного поверенного Боголюбова, общественным обвинителем - Емельяна Ярославского (Миней Израилевич Губельман).

В новониколаевской тюрьме Унгерн просидел недолго, не больше недели. Следствие здесь не велось, трибунал получил материалы предыдущих допросов. Свидетелей не приглашали. Это сочли излишним, поскольку подсудимый не скрывал своих преступлений. Его признаний было вполне достаточно для приговора, который мог быть только смертным.

Судебное заседание открылось ровно в полдень 15 сентября 1921 года, в здании театра в загородном саду "Сосновка". Сам театр известен был в городе под тем же названием. Входные билеты распространялись заранее, публику подбирали соответствующую, но желающих попасть на процесс было гораздо больше. Посмотреть на знаменитого барона хотелось всем. Многие рассчитывали увидеть его в тот момент, когда он будет входить в театр, поэтому с утра перед подъездом собралась толпа. В зале, по свидетельству репортера, преобладали мужчины, среди них - рабочие и красноармейцы, а в саду - женщины и обыватели. Разговоры об Унгерне сводились, главным образом, к одному вопросу: "Каков он из себя?".

Стенограмма процесса почти полностью была опубликована в местной газете "Советская Сибирь" (для того времени случай едва ли не уникальный), а оценочный, так сказать, репортаж, учитывая, что его будут читать и в Харбине, и в белом Приморье, написал Иван Майский, в недавнем прошлом меньшевик и член Самарского правительства, в скором будущем - советский посол в Лондоне.

ОПАРИН: Признаете себя виновным по данному обвинению?

УНГЕРН: Да, за исключением одного - в связи моей с Японией.

Он, безусловно, искренен. За несколько часов до смерти никакие политические резоны уже не властны над ним, но он хочет сам отвечать за дело своей жизни. Уходить из неё с клеймом японской марионетки для него унизительно.

Затем слово предоставляется Ярославскому, который тут же переводит процесс в принципиально иную плоскость. Политика ему, как бы неинтересна. Его задача - показать Унгерна типичным представителем не просто дворянства, а именно дворянства прибалтийского, самой, по его словам, "эксплуататорской породы". Сам еврей. Ярославский пытается играть на русских национальных чувствах в их низменном варианте: в зале театра "Сосновка" он вызывает призрак остзейских баронов, которые всегда "сосали кровь из России", но одновременно предавали ее Германии, а теперь перекрасились в русских патриотов, потому что "лишились имений".

ЯРОСЛАВСКИЙ: Прошу вас более подробно рассказать о своём происхождении и связи между баронами Унгерн-Штернбергами германскими и прибалтийскими.

УНГЕРН: Не знаю.

ЯРОСЛАВСКИЙ: У вас были большие имения в Прибалтийском крае и Эстляндии?

УНГЕРН: Да, в Эстляндии были, но сейчас, верно, нет.

Лично у него никаких имений никогда не было, разве что у отчима, но ему не важно, что таким ответом он облегчает Ярославскому его задачу. Унгерну всё равно, он по привычке держится давным-давно, ещё в юности выбранной им для себя, роли классического аристократа - землевладельца и воина.

ЯРОСЛАВСКИЙ: Сколько лет вы насчитываете своему роду?

УНГЕРН: Тысячу лет.

Имея в виду эту реплику, один из эмигрантских комментаторов процесса чуть позже напишет: "Тысячелетняя кровь имела для его палачей особый "букет", как старое вино". Замечание эффектно, хотя неверно по существу. Прежде всего интересовала не древность крови, а её состав. Как сам Унгерн подчёркивал, что все главные большевики - евреи, так Ярославский не лишним считает напомнить, что в верхах Белого движения много прибалтийских немцев.

ЯРОСЛАВСКИЙ: Чем отличился ваш род на русской службе?

УНГЕРН: Семьдесят два убитых на войне.

Ответ явно не дает желаемого результата, и Ярославский предпочитает оставить эту, как выясняется, опасную тему. Теперь он сосредоточивает внимание на нравственном облике барона - опять же, как представителя определенного класса. У Ярославского имеется замечательный, по его мнению, документ - характеристика, которую четыре года назад подсудимому дал его тогдашний полковой командир барон Врангель. Там, в частности, говорится, что есаул Унгерн-Штернберг "в нравственном отношении имеет пороки - постоянное пьянство, и в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь мундира». Имя Врангеля, правда, на суде не упомянуто (или, может быть, вычеркнуто из газетного отчёта), но сам документ зачитывается вслух.

ЯРОСЛАВСКИЙ: Судились вы за пьянство?

УНГЕРН: Нет.

ЯРОСЛАВСКИЙ: А за что судились?

УНГЕРН: Избил комендантского адъютанта.

ЯРОСЛАВСКИЙ: За что?

УНГЕРН: Не предоставил квартиры.

ЯРОСЛАВСКИЙ: Вы часто избивали людей?

УНГЕРН: Мало, но бывало.

ЯРОСЛАВСКИЙ: Почему же вы избили адъютанта? Неужели только за квартиру?

УНГЕРН: Не знаю. Ночью было.

Всё это кажется диалогом из пьесы абсурда. В Забайкалье ещё не остыли поля сражений, а здесь подробнейшим образом разбирается четырёхлетней давности заурядная пьяная драка. Но наконец неизвестный адъютант оставлен в покое. Обвинитель, как и следовало ожидать, расспрашивает Унгерна о его родственнике-шпионе, затем следует несколько вопросов идеологического порядка, призванных выявить обскурантизм подсудимого, после чего председательствующий зачитывает отрывки из следственного материала - об экзекуциях и казнях.

Теперь Ярославскому предоставляется слово для обвинительной речи. В газете она занимает почти целую полосу, но её нехитрый смысл при всей напыщенности может быть сведен к следующему: суд над Унгерном есть суд не над личностью, а "над целым классом общества - классом дворянства". От "эпохи крестовых походов с их ужасами", к которым прямо причастны предки подсудимого, Ярославский опять возвращается всё к тому же комендантскому адъютанту: "Унгерн бьёт его по лицу, потому что привык бить людей по лицу, потому что он барон Унгерн, и это положение позволяет ему бить людей по лицу..."

Его жестокость объясняется прежде всего двумя причинами: классовой психологией дворянства и религиозностью, которая в изложении Ярославского предстаёт, как набор кровавых суеверий. Как иудеев обвиняли в человеческих жертвоприношениях, так и он предъявляет аналогичное обвинение своим врагам: "Они считают, что не только нужно установить некий ряд обрядов, они верят в какого-то бога, верят в то, что этот бог посылает им баранов и бурят, которых нужно вырезать, и что бог указывает им звезду, бог велит вырезывать евреев и служащих Центросоюза, всё это делается во имя бога и религии".

И вывод: "Приговор должен быть приговором над всеми дворянами, которые пытаются поднять свою руку против власти рабочих и крестьян!"

Затем выступает защитник - Боголюбов.

Начинает он с комплимента предыдущему оратору: "После великолепной и совершенно объективной речи обвинителя..." Тем не менее он позволяет себе сказать ту правду об Унгерне, которая устроителям процесса была отнюдь не нужна и которая, в общем-то, с тех пор так ни разу и не прозвучала.

"Серьёзный противоборец России, - вольно пересказывает Боголюбов формулировки обвинения, - проводник захватнических планов Японии" и т. д. Но так ли это? Нет: "При внимательном изучении следственного материала мы должны снизить барона Унгерна до простого, мрачного искателя военных приключений, одинокого, забытого совершенно всеми даже за чертой капиталистического окружения"...

Нужно отдать должное смелости Боголюбова. Он, пусть осторожно, подвергает сомнению выводы представительства ВЧК по Сибири, которое готовило обвинение.

И ещё один выпад, на этот раз - в сторону Ярославского, объявившего Унгерна - типичным представителем своего класса. Но разве может, спрашивает Боголюбов, хотя бы и прибалтийский барон, будучи нормальным человеком, "проявить такую бездну ужасов"? И продолжает: "Если мы, далёкие от медицины и науки люди, присмотримся во время процесса, мы увидим, что помимо того, что сидит на скамье подсудимых представитель т. н. аристократии, плохой её представитель, перед нами ненормальный, извращённый психически человек, которого общество в свое время не сумело изъять из обращения..."

Боголюбов предлагает два варианта приговора. Первый: "Было бы правильнее не лишать барона Унгерна жизни, заставить его в изолированном каземате вспоминать об ужасах, которые он творил". Увы, продолжающаяся "борьба с капиталистическим окружением" делает этот вариант сугубо предположительным.

Остается второй: "Для такого человека, как Унгерн, расстрел, мгновенная смерть, будет самым лёгким концом его мучений. Это будет похоже на то сострадание, какое мы оказываем больному животному, добивая его. В этом отношении барон Унгерн с радостью примет наше милосердие".

ОПАРИН: Гражданин Унгерн, вам предоставляется последнее слово.

УНГЕРН: Мне нечего сказать.

Перерыв: трибунал удаляется на совещание. Процесс продолжался пять часов. В 17.15 объявляется приговор. Унгерн признан виновным по всем трём пунктам обвинения, включая сотрудничество с Японией, и приговорён к смертной казни. Это конец: приговор окончательный, обсуждению и обжалованию не подлежит...

Из книги Л.А. Юзефовича "Самодержец пустыни".

[Вик С.]

26 августа 1921 года Ленин передаёт по телефону своё мнение о деле барона, ставшее руководством к проведению всего процесса:

"... Советую обратить на это дело побольше внимания, добиться проверки солидности обвинения, и в случае если доказанность полнейшая, в чём, по-видимому, нельзя сомневаться, то устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять."

Члены суда на Р.Ф.Унгерном в Новониколаевске 15 сентября 1921 г. Выступает Е.М.Ярославский.



Фрагмент фотографии: подсудимый - барон Унгерн.

Рассказывали, что судья предложил ему свободу при условии, что барон споёт первый куплет "Интернационала". Барон ответил, что готов это сделать при условии, что сначала судья споёт гимн царской России.

Орден Святого Георгия 4-й степени.

Его барон получил 27 декабря 1914 года: "за то, что во время боя 22 сентября 1914 года, находясь у фольварка Подборек в 400 - 500 шагах от окопов противника, под действительным ружейным и артиллерийским огнём, дал точные и верные сведения о местонахождении неприятеля и его передвижениях, вследствие чего были приняты меры, повлекшие за собой успех последующих действий".

По преданию, в ночь перед смертью, барон изгрыз свой Георгиевский крест зубами до полной деформации и проглотил его по частям, чтобы награда не достался врагу.

Унгерн перед расстрелом. Говорили, что ему было позволено стоять перед строем, не завязывая глаза.

*Похоже, на груди виден Георгиевский крест. Возможно, этот снимок сделан ранее.

Богдо-гэгэн после получения известия о казни Унгерна повелел служить молебны о нём во всех храмах Монголии.

В разных исторических источниках упоминается не менее трёх "официальных" мест расстрела барона:
- его вывели к Оби на ул. Фабричной, где сейчас заводы и добыча песка.
- он был расстрелян в здании бывшей пересыльной тюрьмы по нынешнему адресу ул. Нарымская 69.
- он был расстрелян в доме купца Маштакова на пересечении нынешнего Красного проспекта и улицы Свердлова.

Историческое значение.

Барон Унгерн оставил в истории значительный след, пусть и не такой, какой надеялся: именно благодаря барону с его полным пренебрежением к опасности, смогшему увлечь в казавшийся современникам безумным ,поход на Ургу горстку солдат, сегодняшняя Монголия является независимым от Китая государством - если бы не было взятия Урги Азиатской дивизией, то и Внешняя, и Внутренняя Монголия так и оставались бы и сегодня всего лишь одними из многочисленных китайских провинций, так как не были бы изгнаны из Урги китайские войска и не состоялся бы повод для ввода на монгольскую территорию частей Красной армии в ответ на атаку Забайкалья Унгерном во время его Северного похода.

Барон Унгерн не являлся характерной фигурой Белого движения, но для большевизма представлял действительную опасность тем, что чуть ли не единственный из руководителей Белого движения открыто провозглашал своей целью не расплывчатую и неопределённую идею Учредительного собрания, а восстановление монархии.

[Вик С.]

Унгерн во время допроса в штабе 5-й армии в Иркутске.



Барон Унгерн во время суда в Новониколаевске.

После расстрела барона, маузер, так и не доставшийся большевикам, до определённого времени хранился в одном из монастырей Внутренней Монголии.

[Вик С.]

Сапог солдата Азиатской дивизии Унгерна.



Княжеский халат-дээл, принадлежавший барону Унгерн-Штернбергу (Центральный музей Вооруженных Сил, г. Москва ).

"...Борис помолчал, обвел нас глазами и с легкой улыбкой продолжал:
- А что дедушка иногда любит "протянуть" ташуром, так это началось с тех пор, как кто-то сравнил его с Петром Великим и с его дубинкой... Кладите рукавицу в шапку - пусть бьёт, больно не будет... "

Из воспоминаний водителя С.Е.Хитуна, служившего в Азиатской дивизии.

Ташур - полуторааршинная трость, один конец которой обматывался ремнем. Монголы использовали ташур вместо нагайки для лошадей, но в Азиатской дивизии он стал своеобразным начальническим жезлом, знаком сана и власти. Большинство офицеров и сам Унгерн почти никогда с ним не расставались.

[Вик С.]

Отряд красных идет на войну с Унгерном.

Группа командиров, отличившихся при разгроме Р.Ф.Унгерна, 1921 год.

[Вик С.]

Летом 1917 года барон Унгерн фон Штернберг, отбыл из Петрограда в Забайкалье в качестве эмиссара Временного правительства. Обратно ему уже было не суждено вернуться, поскольку осенью в столице установилась совсем другая власть. После Октябрьской революции Унгерн служил под началом Семенова. За свою жестокость он получил прозвище Чёрный Барон. В 1920-м, после сокрушительных поражений в боях, Семенов бежал в Маньчжурию, а Унгерн с Азиатской дивизией, сформированной им из остатков армии Семенова, казаков, монголов и бурят, вторгся в оккупированную Китаем Монголию. В феврале 1921-го войско Унгерна овладело Ургой, столицей страны.

Выгнав китайских оккупантов, Унгерн освободил из-под ареста правителя Монголии Богдо гэгэна и вернул ему власть. Однако настоящим властителем страны стал сам Чёрный Барон, принявший буддизм и сменивший генеральский мундир на монгольский халат. Взгляды Унгерна не ограничивались постулатами буддизма, главной его идеей была - ни много, ни мало - борьба с европейской цивилизацией, война Востока против Запада. В его планы входило создание Центральноазиатской Федерации (Монголия, Сибирь, Алтай, Тибет) и в союзе с Японией начать поход объединенных сил на Россию и далее на запад. В мае 1921 года Унгерн с 10-тысячным войском вторгся на территорию Советской России, надеясь поднять казачьи станицы, провести мобилизацию в бурятских улусах и дойти до Читы. Через три недели его отряды были разгромлены красноармейцами.

Преследуемый противником, Унгерн вместе с остатками войск ушёл обратно в Монголию. Но вслед за ним двинулся и экспедиционный корпус Красной Армии. Началось безостановочное преследование изрядно потрепанной, таявшей на глазах армии Чёрного Барона. Погоня закончилась тем, что оставшиеся от всего войска несколько десятков бурят сдали Унгерна преследователям. Барона увезли в Иркутск, а затем отправили в Новониколаевск, где он был приговорен к расстрелу.

Ведение войны требует средств. Дивизионная касса Унгерна заметно пополнилась после взятия Урги. Туда вошли все отбитые у китайцев деньги и ценные военные трофеи, например, метровая статуя Будды из чистого золота. Когда позднее ЧК вело розыск казны, ее сотрудники установили, что барон располагал огромными суммами. Одна только контрибуция, собранная с монголов китайцами, а позже захваченная Унгерном, составляла почти 10 миллионов рублей в царских деньгах!

По возвращении в Монголию после неудавшегося похода главным для Унгерна было не только уйти от погони, но и сохранить казну, чтобы иметь возможность снарядить новое войско. Однако в момент захвата Унгерна дивизионная касса отсутствовала. Чекистам, занимавшимся ее розысками, удалось выяснить, что барон поручил офицеру Ергонову доставить в Хайлар, а оттуда поездом в Харбин 24 ящика, в каждом из которых было три с половиной пуда золотых монет. В случае опасности захвата груз следовало надёжно спрятать. Унгерн указал на карте несколько подходящих мест на пути следования. Ночью, взяв с собой 16 верных людей, Ергонов покинул лагерь. Нашлись даже свидетели, видевшие небольшой отряд всадников, сопровождавших тяжело нагруженные арбы. Но куда именно они направлялись, чекистам узнать так и не удалось.

Следы сокровищ затерялись. Их поиски советскими и монгольскими экспедициями, а также вольными кладоискателями из числа русских эмигрантов не увенчались успехом. Казалось, что сокровища пропали навсегда, но в 30-х годах о "золоте Унгерна" заговорили в Польше. Двое граждан этой страны располагали информацией о судьбе клада.

Первый источник - путешественник и литератор Антоний-Фердинанд Оссендовский. В мае 1920 года он совершил поездку по Монголии и был гостем Унгерна. Позднее Оссендовский описал это путешествие в своих мемуарах. Там можно прочесть и о том, как он вместе с бароном посетил Гандан, город-монастырь монгольских лам. Причём, Унгерн в присутствии поляка, якобы, вручил настоятелю своё завещание и план местонахождения тайника, где спрятано золото. Завещание гласило, что если в течение пятидесяти лет не объявятся наследники, то эти сокровища должны быть использованы для распространения буддизма во всём мире. Но правдивость мемуаров Оссендовского вызывает сомнение. Почему Унгерн проникся таким доверием к неизвестно откуда взявшемуся гостю? Впрочем, возможно, барон увидел в нём агента Антанты, которому было поручено выяснить, что же представляет собой новый вожак контрреволюции на Дальнем Востоке. Если это так, то всё становится на свои места: и опека гостя, и откровенность барона.

О местонахождении клада пан Оссендовский высказался уже после издания своей книги. Находясь в гостях у своего тестя, известного польского кардиолога Ягельского, он сделал неожиданное признание. Подойдя к книжному шкафу и взяв с полки том своих мемуаров, он сообщил: "Здесь есть фотография места, где спрятаны сокровища. Я сам сделал её. Где именно? Где-то у истоков Амура". К этому высказыванию можно относиться по-разному, ведь с его слов выходит, что сокровища были спрятаны ещё до похода на Россию. Какой же груз тогда вёз отряд Ергонова? Но, быть может, план был передан настоятелю монастыря ещё до того, как сокровища попали в тайник. Также не исключено, что кроме этого тайника существовали и другие, более поздние. Итак, первое возможное место клада - истоки Амура, но, как уже говорилось, есть и ещё одно предположение о местонахождении золота Унгерна.

В качестве второго источника сведений о кладе выступает Камиль Гижицкий, служивший при штабе Азиатской дивизии. Инженер по образованию и специалист по взрывному делу, он пользовался доверием Унгерна, поручавшего Гижицкому ответственные задания. После разгрома Азиатской дивизии Гижицкий сумел избежать плена и смог вернуться на родину, где в 1929 году издал книгу "По Урянхаю и Монголии". Будучи лицом из ближайшего окружения Унгерна, он на самом деле мог знать, куда именно барон велел спрятать казну. Но в своих записках он только высказывает мысль, что сокровища могут быть спрятаны вблизи озера Буир-Нур, в одной из заполненных илом лощин, распорядиться же, чтобы золото было зарыто в землю, Унгерн не мог, поскольку чтил ламаистские обычаи, запрещающие её копать.

Выходит, что искать клад нужно не у истоков Амура, а вблизи озера Буир-Нур? Но это не совсем верно. Амур берёт начало в слиянии двух рек - Шилки и Аргуни. Значит, у него два истока. И если в одних районах Монголии принято считать, что Амур - продолжение Шилки и Онона, то в других областях страны начало Амура видят в Аргуни. Оссендовский хорошо ориентировался в географии Монголии и вот эти-то нюансы как раз и брал в расчёт, когда привязывал местонахождение клада к истокам Амура. На Хонгейском нагорье, откуда берёт свое начало Онон, Оссендовский не бывал. Значит, если Унгерн действительно доверил ему тайну клада, он мог сделать свой снимок только по дороге из Урги в Хайлар, переправившись через реку Халхин-Гол. Поэтому, говоря об истоках Амура, он имел в виду верховья Аргуни. На крупномасштабной карте видно, что вблизи своего устья Халхин-Гол делится на два рукава: левый впадает в озеро Буир-Нур, правый - в речку Орчун-Гол, соединяющую озера Буир-Нур и Далай-Нур, а последнее, в свою очередь, соединено протоком с Аргунью. Так что никаких принципиальных расхождений между Оссендовским и Гижицким на самом деле нет.

Площадь района, где может быть спрятан клад Унгерна, составляет около 700 квадратных километров. Кажется, что найти его там практически невозможно. Однако, при достаточном финансировании и использовании современной техники эта задача вполне может быть решена. Золото Унгерна до сих пор не всплыло на азиатских рынках, следовательно, оно по-прежнему покоится в неприкосновенности.

[Вик С.]

Одна из историй поиска золота барона основана на материалах доктора исторических наук Леонида Кураса. Материал подготовлен на основе документов архива Управления ФСБ Российской Федерации по Республике Бурятия, а откуда они взяли эти документы - можно только догадываться: название статьи "Как ГПУ искало клады Унгерна".

"С именем "императора пустыни" - Романа Фёдоровича Унгерн-Штернберга - ещё при его жизни было связано немало легенд. После гибели барона их стало ещё больше. Его сподвижники, осевшие в Китае, распускали слухи о несметных богатствах, награбленных бароном в годы гражданской войны и якобы зарытых им незадолго до гибели в разных местах. Бывшие унгерновцы даже составляли карты тех мест. Недостатка в доверчивых покупателях не было: на этом крупно прогорело несколько американских экспедиций. В сентябре 1924 года в поиск кладов включилась и резидентура ОГПУ в Урге (ныне Улан-Батор).

В местности Тологой-Дахту гэпэушникам удалось отыскать один из кладов: несколько деревянных ящиков с царскими кредитками и ценными бумагами, которые от времени превратились в липкую червивую массу. Бриллиантов там не оказалось. Но сама находка, подтверждавшая слухи о богатствах Унгерна, подтолкнула к организации новых секретных экспедиций…

Всё началось с того, что бывший скотопромышленник Бер Хонович Закстельский, работавший когда-то в Монголии, рассказал своему приятелю, агенту Красноярского отделения Госбанка СССР Моисею Прокопьевичу Прейсу, о кладе в семь пудов золота, зарытом в Монголии в окрестностях Урги. Прейс, в свою очередь, проинформировал об этом сотрудников ОГПУ и предложил организовать экспедицию. И колесо закрутилось …

10 января 1927 года из областного отдела ОГПУ Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ) в Сибирское краевое управление ОГПУ Новосибирска и в окружной отдел ОГПУ Красноярска ушла аналитическая записка, в которой обосновывалась необходимость проведения операции по изъятию клада при соблюдении строжайшей конспирации. При этом предлагалось действовать в контакте с Яковом Блюмкиным, известным террористом, возглавлявшим в то время резидентуру ОГПУ в Монголии.

Красноярский окружной отдел откликнулся мгновенно. Его сотрудников нимало не смутило, что поиск и изъятие сокровищ придётся осуществить на территории чужого суверенного государства. Их волновали другие проблемы: возможность успеха операции и стоимость экспедиции. Правда, в успехе они не сомневались, так как товарищ Прейс неоднократно принимал участие в предприятиях подобного рода и они всегда завершались успехом. Проблема с финансированием тоже быстро разрешилась: Закстельский и Прейс все расходы взяли на себя. Идея начинала облекаться в конкретные формы. Необходимо было лишь получить согласие Москвы.
Москва дала добро, обратив, однако, внимание на те препятствия, которые могли возникнуть из-за вмешательства монгольских властей. Операцию предлагалось начать незамедлительно.

В конце января 1927 года полномочное представительство ОГПУ по Сибкраю даёт облотделу ОГПУ Бурят-Монгольской АССР разрешение на проведение операции по изъятию ценностей и их вывоз, особо подчеркнув, что операция должна быть проведена без вмешательства монгольских властей. И тут - первое неожиданное препятствие: Бер Закстельский, находившийся в это время в Иркутске, настаивает на переносе операции на конец апреля - мол, лучше, когда сойдёт снег. Этим он дает повод Иркутскому окружному отделу ОГПУ, который также задействован в операции, заподозрить его в мошенничестве. Из архива извлекается дело о результатах экспедиции по поиску золота Унгерна в 1924–1925 годах в окрестностях Верхнеудинска, и на авансцену выплывает ещё одна колоритная личность - Супарыкин Михаил Давидович, вестовой барона. Тогда, в 1925 году, чекисты вели наблюдение за Супарыкиным и поручали Закстельскому, участвовавшему в поиске сокровищ, узнать у Супарыкина места захоронения кладов в Монголии. Вскоре Супарыкин был арестован…

И вот теперь, два года спустя, Закстельский, скрывший от чекистов информацию о кладах, пытается получить наибольшие гарантии от Госбанка СССР на проведение раскопок, чтобы затем остаться в Монголии, не сдав клад государству! А посему, решили иркутские чекисты, следует установить за Закстельским наблюдение и в случае нахождения клада - расчёта с ним не производить, а арестовать и предъявить обвинение в мошенничестве.

Донесение из Верхнеудинска примечательно тем, что в нём впервые предлагается договориться с Монголбанком об условиях, на которых монголы разрешат вывезти клад за пределы страны. О том, как собирались договариваться с монгольской стороной, свидетельствует письмо начальника областного отдела ОГПУ БМАССР Ермилова Якову Блюмкину:

Уважаемый тов. Яков!

Согласно телеграмме т. Заковского, с Закстельским и Прейсом командируется наш сотрудник Косиненко. По приезде в Ургу необходимо наблюдение за Закстельским и Прейсом, особенно за первым, так как он понимает монгольский язык и имеет в Монголии большие личные связи.
Т. Косиненко поручается ведение переговоров с Монголбанком и другими заинтересованными организациями, согласовав предварительно все вопросы с Вами.
Судя по телеграммам т. Заковского, для нас желательно возможно больший вывоз золота к нам. Поэтому просим настоять перед монгольскими властями и дать такие же инструкции тов. Косиненко.

Одновременно Ермилов отправляет в Иркутское ОГПУ секретную записку, в которой сообщает, что Супарыкин живет где-то в Новосибирском округе под чужой фамилией. Закстельский собирается выехать к нему, чтобы выяснить обстоятельства изъятия клада.
Только в конце мая Косиненко, Закстельский и Прейс выезжают в Усть-Кяхту. Выдавая себя за мелких коммерсантов, чтобы не привлекать внимания, они путешествуют довольно спокойно. Забеспокоился чекист лишь в Алтан-Булаке, а в Урге ещё больше - у Закстельского там оказалось много знакомых, и всех интересовала цель его поездки в Монголию.

5 июня Яков Косиненко встретился наконец с Яковом Блюмкиным, и они обсудили план предстоящей операции. На следующий день к чекистам присоединился председатель правления Монголбанка Дейчман. Заверив, что Монголия не даст вывезти золото, так как проводит серию мероприятий по укреплению собственной валюты, банкир предложил свой план: подать заявление в Монголбанк с просьбой разрешить проведение раскопок, а затем продать Монголии золото за твердую валюту. Полпред СССР в Монголии Берлин одобрил план.

6 июня заявление было подано. А через три дня начались неприятности. Правительство Монголии поручило Министерству народного хозяйства курировать поиск и изъятие клада. Ни ОГПУ, ни советский полпред не могли проявить своей заинтересованности, а тем более требовать, чтобы поиск курировал Монголбанк. Поэтому в переговоры с монгольской стороной вступил Закстельский - как частное лицо. Министерство запросило 25 процентов стоимости клада в свою пользу. Остальную часть клада монголы соглашались купить, но только за тугрики. Для советской стороны это - ещё 10 процентов потерь. Переговоры продолжались несколько дней. Монголы отвергали любые компромиссные предложения. Предварительный текст договора был составлен и согласован с полпредом Берлиным только 11 июня. Суть его заключалась в следующем: Б.Х. Закстельскому предоставлялось право вести раскопки в присутствии комиссии из четырёх человек (по два с каждой стороны). Министерство народного хозяйства Монголии соглашалось покупать каждый золотник золота по 5 тугриков 75 мунгу (по курсу 9 тугриков 50 мунгу за каждые 10 рублей). Слитки золота с лабораторным оттиском будут приниматься без переливки. При расчете с Закстельским министерство удерживало из причитавшейся ему суммы 10 процентов в доход Монголии на оплату пошлин. Золотые изделия, имеющие художественную ценность, можно было вывезти на общих основаниях согласно таможенным установкам.

13 июня договор (из 14 пунктов) был подписан, а 14 июня в три часа утра приступили к раскопкам. Их вели во дворе текстильной мастерской Министерства народного хозяйства. Вначале выкопали большую канаву вдоль здания, затем такую же - от ворот вдоль соседнего здания. В землю вгрызались с большим трудом - нетронутая целина не поддавалась лопате. Только неподалеку от ворот, на участке в три-четыре аршина наткнулись на рыхлый грунт. Но клада не было ...

Однако монголы, видимо, посчитали, что клад всё-таки нашли и сокрыли от властей, так как в течение трёх дней после завершения работ не давали членам экспедиции разрешения на выезд из страны, даже установили за ними наружное наблюдение и "склоняли кладоискателей к выпивке". По возвращении из Монголии Я.И. Косиненко подал руководству докладную записку, в которой высказал предположение, что они занимались поисками клада, который был выкопан ещё в 1924 году.

Больше всех был удручён неудачей Закстельский. Несколько раз его видели плачущим. По сведениям Косиненко, он собирался разыскивать Супарыкина …"

[Вик С.]

24-летний фотограф Ашер Свиденски путешествовал по западной Монголии с целью задокументировать традиции и быт жителей этой области. Например, существуют охотники с орлами (беркутчи) - люди, которые используют орлов чтобы охотиться на меньших животных. На фотографиях изображена девушка, которой только исполнилось 13 лет.

Айшолпан вспоминает, как два года назад впервые спустилась в гнездо беркута с 15-метровой высоты на двух арканах. По словам Айшолпан, ей было страшно, и она думала лишь о том, чтобы в это время в гнездо не вернулась мать птенца, однако, когда увидела в гнезде птенца, забыла обо всем.

Отец Айшолпан Нургайып – один из известных беркутчи в Монголии. Он говорит, что все его предки до седьмого колена занимались этим делом. У Нургайыпа четверо детей. Однако, говорит он, способности к обучению ловчих птиц есть только у его дочери Айшолпан.

- Мой старший сын тоже увлекался птицами. Однако по делам службы он живёт в городе, поэтому перестал этим заниматься. Теперь вся надежда на дочь. С семи-восьми лет она уже выходила со мной на охоту. Когда ей исполнилось 11, обратилась ко мне с просьбой: "Отец, пусть у меня будет свой беркут". И я поддержал её просьбу, дал спуститься в гнездо за птенцом беркута, - говорит он.

Нургайып говорит, что взять птенца из гнезда, расположенного на вершине горы или отвесной скале, - дело сложное не только для ребёнка, но и для взрослого человека. Однако он очень доволен Айшолпан, ведь она легко прошла это испытание.

[Вик С.]

[Вик С.]