Пятого июня Косиненко встретился с Яковом Блюмкиным, и они обсудили план предстоящей операции. На следующий день к чекистам присоединился председатель правления Монголбанка Дейчман (как легко понять, тоже далеко не монгол), который несколько охладил энтузиазм кладоискателей. Дейчман сказал, что Монголия не даст вывезти золото, так как проводит серию мероприятий по укреплению собственной валюты. Он предложил … продать это золото монголам за твёрдую валюту. Этот план одобрили - в том числе и полпред СССР в Монголии.
Шестого июня монгольским властям было подано заявление с просьбой разрешить проведение раскопок. Монголы разрешили, но поручили Министерству народного хозяйства курировать поиск и изъятие клада.
Монгольская сторона запросила 25 процентов стоимости клада в свою пользу. Остальную часть клада монголы соглашались купить, но только за тугрики. Переговоры продолжались несколько дней. В итоге был достигнут компромисс - предоставлялось право вести раскопки в присутствии комиссии из четырёх человек (по два с каждой стороны).
Министерство народного хозяйства Монголии соглашалось покупать каждый золотник (4,266 грамма) золота по 5 тугриков 75 мунгу (по курсу 9 тугриков 50 мунгу за каждые 10 рублей). При расчёте министерство удерживало из причитавшейся ему суммы 10 процентов в доход Монголии на оплату пошлин. Золотые изделия, имеющие художественную ценность, разрешено было вывезти на общих основаниях согласно таможенным установкам.
Четырнадцатого июня в три часа утра приступили к раскопкам. Их вели во дворе текстильной мастерской Министерства народного хозяйства. Вначале выкопали большую канаву вдоль здания, затем такую же - от ворот вдоль соседнего здания. Работа шла с большим трудом - грунт был твёрдым, как камень, и еле-еле поддавался лопате. Только рядом с воротами, на участке в три-четыре аршина наткнулись на рыхлый грунт. Возможно, там уже когда-то копали. Этот участок земли экспедиция обследовала очень тщательно. Но ни клада, ни его каких-то следов так и не обнаружила.
Однако монголы, видимо, посчитали, что клад всё-таки нашли и сокрыли от властей. В течение трёх дней после завершения работ они не давали членам экспедиции разрешения на выезд из страны, даже установили за ними наружное наблюдение и, как сообщали чекисты в Москву, "склоняли кладоискателей к выпивке". По возвращении из Монголии Косиненко подал руководству докладную записку, в которой высказал предположение, что они занимались поисками клада, который был выкопан ещё в 1924 году. Но кем - установить так и не удалось.
Больше всех был удручён неудачей Закстельский. По слухам, его арестовали и даже собирались расстрелять за то, что он якобы показал ложное место и хотел ввести чекистов в заблуждение. Только хлопоты друзей и знакомых помогли ему избежать расстрела. Говорили, что потом его не раз видели плачущим …
А что же Блюмкин? Во всяком случае, неудача с поисками клада Унгерна не расстроила его так, как Закстельского. Помимо поисков сокровищ, что, конечно, представлялось увлекательным занятием, у него было множество других более прозаических дел. Некоторые из них грозили ему серьёзными неприятностями.
"Я стал психологически активизироваться, как оппозиционер…" Блюмкин, как причина дипломатического скандала.
В апреле 1927 года Блюмкина вызвали в Москву. Там он застал один из последних всплесков оппозиционной активности. Шла бурная дискуссия о китайской революции. Как раз в это время в ходе революции обозначился неожиданный поворот: Чан Кайши успешно объединял страну, но начал резню своих недавних союзников - коммунистов. Только в Шанхае были убиты более четырёх тысяч человек. А вскоре были разорваны и дипломатические отношения с Москвой.
Большинство коммунистов во главе со Сталиным и Бухариным считали, что китайская революция носила буржуазно-демократический характер и что курс на поддержку союза китайских коммунистов с Гоминьданом был правильным. Такой же, умеренной, позиции официально придерживался и Коминтерн.
"Левые" во главе с Троцким, Зиновьевым и Радеком, напротив, считали, что нужно было "ускорять темп" революции, создавать в Китае Советы, с тем чтобы в ближайшем будущем установить там советскую власть.
В Москве Блюмкин встретился с Радеком. Он пришел к Радеку в гости, они поговорили о сложившейся ситуации, попили чаю, и Блюмкин признался ему, что разделяет точку зрения оппозиции по китайской революции. Разделял он взгляды оппозиции и на внутриполитические проблемы. Особенно по вопросам внутрипартийной демократии, которая подавляется, и перерождения партийного аппарата в бюрократический. Неудивительно - Блюмкин достаточно нагляделся на это в Монголии. Ко всему прочему добавлялись и его личные обиды. Всё это перемешалось у него в причудливый винегрет, который все больше и больше приобретал вкус оппозиционности. Но, как он уверял позже, его оппозиционные взгляды никак не сказывались на его работе.
В середине мая 1927 года Блюмкин вернулся в Монголию. Здесь его ожидали новые "сюрпризы". Он очень хотел, чтобы его выбрали в местное партбюро. Не только по карьерным соображениям. Блюмкин полагал, что дополнительная власть позволит ему легче перестроить работу советских специалистов в Улан-Баторе. Для этого он развернул целую интригу.
Одним из инструкторов ГВО в Монголии работал известный советский военачальник Пётр Щетинкин - полный георгиевский кавалер Первой мировой войны, кавалер орденов Святого Станислава 2-й и 3-й степени, Святой Анны 3-й степени, штабс-капитан русской армии, ставший одним из организаторов красного партизанского движения в Сибири и Забайкалье. Затем в составе экспедиционного корпуса Красной армии Щетинкин воевал в Монголии против войск барона Унгерна, а в августе 1921-го взбунтовавшиеся монгольские князья передали его отряду захваченного ими барона. Существует фотография, на которой Унгерн и Щетинкин уже после ареста барона запечатлены вместе. Они откуда-то выходят и, похоже, о чём-то оживленно разговаривают.
Барон Р. Ф. Унгерн в сопровождении П. Е. Щетинкина.
Отношения между Блюмкиным и Щетинкиным были сложными. В Монголии Щетинкин находился в формальном подчинении у бывшего "неустрашимого террориста". Хотя известный военачальник вполне мог считать себя не менее легендарным человеком, чем Блюмкин, да и боевого опыта у него было гораздо больше. Однако теперь ему приходилось терпеть руководство Блюмкина и его выходки. Вряд ли все это нравилось Щетинкину.
Перед отъездом в Китай Блюмкин тет-а-тет попросил Щетинкина, как секретаря партийной ячейки поговорить с несколькими советскими специалистами, чтобы на предстоящем партсобрании они выдвинули его кандидатуру в партбюро. Но план не сработал. Полпред Никифоров возразил против кандидатуры Блюмкина, заявив, что тот слишком мало занимается общественной работой и не всегда выполняет свои обещания.
Узнав об этом, Блюмкин разозлился, посчитав, что его кандидатуру продвигали недостаточно активно. Он винил в этом Щетинкина и других советских инструкторов, на которых обрушился с новыми придирками. В ответ получил чуть ли не бойкот со стороны соотечественников. Существует версия, что Щетинкину он этот случай так и не простил.
Изоляция, в которой Блюмкин оказался в Улан-Баторе, во многом была следствием его собственного поведения. Но самолюбивый Блюмкин переживал и из-за невозможности что-либо изменить своими силами. В своих показаниях позже он не зря признавался, что именно в Монголии у него начали появляться мысли о бюрократическом перерождении советского режима.
"Подогретый" разговорами с Радеком, общим положением в партии, где снова активизировалась оппозиция, и своими неудачами, Блюмкин пришёл к выводу, что "внутрипартийный режим не дает необходимой гарантии для критических и инициативных товарищей и что необходимо решительно пересмотреть внутрипартийный режим". В знак протеста он решил выйти из партии.
Это, конечно, был смелый и крайне необычный шаг для человека с таким положением, которое занимал Блюмкин. Выход из партии наверняка означал бы не только отзыв в Москву, но и крах его карьеры в ОГПУ, к тому же пятно на биографии - возможно, на всю жизнь. Вряд ли он этого не понимал. Однако его эмоциональное состояние было, видимо, таково, что он написал заявление о выходе из партии и 11 августа отнёс его в партийную организацию. Вот этот документ:
"Заявление Я. Г. Блюмкина о выходе из ВКП(б)
Отв. Секретарю Бюро ячеек ВКП Монголии т. И. И. Орлову
От члена ВКП с 1919 г. (старый п<артийный> б<илет>
№ 123654) Я. Г. Блюмкина
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Настоящим заявляю о своем выходе из ВКП.
Членом партии состою с 1919 г., никаким партвзысканиям не подвергался.
В партию принят постановлением Оргбюро ЦК ВКП при поддержке покойного т. Дзержинского.
Одновременно с настоящим заявлением ставлю о своем выходе из ВКП телеграфно в известность ОГПУ, представителем которого, как Вам известно, я являюсь.
Ввиду политической недопустимости доведения факта моего выхода из ВКП до сведения монголов - это по своим политическим последствиям будет не в интересах СССР - прошу настоящее заявление держать в секрете. Думаю, что единственно кому можно о нем сообщить - это т. Амагаеву (уполномоченный Коминтерна), и разве ещё поверенному в делах СССР т. Берлину.
До получения указаний ОГПУ буду нормально продолжать свою работу в ГВО.
Если сочтёте нужным установление над ней контроля - не возражаю.
Яков Григорьевич Блюмкин.
10 августа 24 ч. 25 мин.".
Ответить с цитированием
