Интересное о Монголии

[Вик С.]

[Вик С.]

История была бы неинтересна и скучна, если бы состояла только из "сухих" фактов, без ярких образов и харизматических персонажей. Одним из таких персонажей на исторической сцене гражданской войны в Забайкалье являлась, так называемая, Маша-цыганка, она же ханум (ханша) Мария Нахичеванская...

В сентябре 1918 года Семёнов утвердил свою резиденцию в лучшей читинской гостинице "Селект", а Унгерн обосновался на станции Даурия, получив её на правах феодального владения. Казармы стали его замком, гарнизон – дружиной, местные жители – крепостными, которых он опекал, казнил и жаловал, а отданный ему под охрану шестидесятивёрстный участок Забайкальской железной дороги – торговым трактом, где смелый воин всегда сумеет прокормиться.

Всю осень в Чите праздновали победу: продолжались бесконечные приемы, банкеты и кутежи. Непременное участие в них принимал сам Семёнов со своей официальной "метрессой" – атаманшей Машей. Под этим именем её знало всё Забайкалье. Для ближнего круга она была Марией Михайловной, некоторые знали её, как Глебову, а иногда в качестве фамилии фигурировало прозвище Шарабан – от эстрадного шлягера тех лет: "Ах, шарабан мой, американка …" Эту песню и сейчас исполняют, но в основном в приблатнённых или откровенно пошлых вариантах, однако, есть и вполне достойный вариант, в исполнении великой русской исполнительницы цыганских песен Ольги Янчевецкой, это та самая Янчевецкая – жена писателя Василия Янчевецкого, более известного, как Василий Ян. Возможно и Маша исполняла именно этот вариант...

В прежней жизни эта яркая женщина пела по ресторанам цыганские романсы, поэтому была известна ещё и как "цыганка Маша". Её происхождение окутано туманом. Сама "королева Байкала", как величала её субсидируемая Семёновым газета "Русский Восток", культивировала романтический и одновременно народный вариант своей биографии: якобы, на ней, красавице-дочери простого крестьянина с Тамбовщины, по большой любви женился тамбовский вице-губернатор, но она его не любила и в конце концов бросила, скрывшись в далёкой Сибири.

Впрочем, её еврейская внешность входила в противоречие с этой легендой, типичной для обитательниц дорогих публичных домов. До читинского священника Филофея дошло очень похожее на правду известие о том, что Маша – крещёная еврейка из Иркутска, её настоящая фамилия - Розенфельд. Девчонкой она сбежала из родительского дома, была проституткой, потом, благодаря красоте и богатым поклонникам, стала кафешантанной певичкой. Рассказывали, что Семёнов познакомился с ней в харбинском кабаре "Палермо".

В отличие от Унгерна аскетом он не был, женщины составляли важную часть его жизни. Атаман славился влюбчивостью, но, как считал колчаковский генерал Ханжин, "не обладал качествами мужчины, могущего нравиться женщинам", поэтому к Маше относился "с большим подозрением в верности", что "порождало угодливость перед ней". Семенов осыпал её деньгами и подарками, а позднее даже послал в Токио в качестве своего личного представителя, должного настроить в его пользу японское общественное мнение.

"Загорелая, изящная, поразительно красивая, одетая в шелка, кружева и меха, с жемчужным ожерельем на шее", – такой увидел её отец Филофей, прибыв следом за ней в японскую столицу. Маша выступала здесь в качестве официальной супруги атамана. Она поселилась в гостинице "Сейокен" с баснословно дорогими номерами, произносила речи на банкетах, принимала корреспондентов, рассказывая им, что лишь благодаря ей Семёнов и сумел так возвыситься, а заодно покупала себе роскошные платья и драгоценности.

Автор заметки о ней в берлинской газете "Голос России" писал, что Маша отличалась "беспринципностью и жадностью, которые развиваются в молодых женщинах, вынужденных добывать телом средства к существованию", и вместе с тем признавал за ней "известную широту натуры": "В пьяные минуты готова была отдать последнее". Её состояние оценивали в два миллиона рублей, но еврейская кровь не помогла ей разумно распорядиться деньгами. По природной доброте и лёгкости характера эти миллионы были пущены на ветер.

При этом именно ей молва приписывала загадочную смерть жены начальника штаба Особого маньчжурского отряда генерала Нацвалова, тоже бывшей актрисы и красавицы, но вдобавок ещё и поэтессы. В Харбине у неё был недолгий роман с Семёновым, прекратившийся после знакомства атамана с Машей. Уязвленная Нацвалова ей этого не простила и позднее, в Чите, возглавила антисемёновскую фронду: в её доме собирались недовольные режимом, из её салона и, видимо, из-под её пера выходили анонимные стихотворные памфлеты на атамана и его любовницу. В итоге Нацвалова таинственно исчезла, лишь несколько месяцев спустя её труп с отрезанной головой случайно был обнаружен в Сретенске, в заколоченном ящике. Преступление осталось нераскрытым, в качестве похитителей и убийц назывались близкие к Семёнову офицеры. Многие считали их не более, чем орудием в руках мстительной "атаманши", но точно так же можно предположить, что из желания выслужиться перед ней эти люди лишь воплотили в жизнь её тайные желания.

Не довольствуясь ролью любовницы, Маша активно вмешивалась в политику. Агенты колчаковской контрразведки доносили в Омск, что она, стараясь привлечь к себе симпатии офицеров, платит за них карточные долги. Полковники и генералы добивались её расположения, но Унгерн относился к ней враждебно – может быть, ещё и потому, что семитское происхождение "атаманши" не было для него секретом. Поговаривали, будто ставшую притчей во языцех "еврейскую роту" Семёнов создал по её инициативе. Унгерн сравнивал "атаманшу" с евнухами, обладавшими той же властью при дворе турецких султанов.

В Забайкалье на разные лады и с разными подробностями пересказывали не то действительный случай, не то анекдот, суть которого состояла в том, что барон с солдатской прямотой указывал старому приятелю, кем, в сущности, является его подруга. "Раз как-то, – в эпическом стиле повествует один из рассказчиков, – Семёнов решил посетить "орлиное гнездо" своего генерала и выехал в Даурию с возлюбленной куртизанкой Машенькой. Барон проведал об этом и послал навстречу ему курьера с ультиматумом: "С Машкой-бл…дью не приезжай. Приедешь, её прикажу выпороть, а тебя выгоню". Пришлось Семенову оставить свою пассию где-то по дороге".

По одним сведениям, осенью 1920 года ветреная Маша сбежала от него в Японию, по другим, более вероятным, он сам дал ей отставку, увлекшись семнадцатилетней Еленой Терсицкой, служившей машинисткой в его походной канцелярии. Уроженка Оренбургской губернии, дочь священника, после разгрома Колчака она пришла в Забайкалье вместе с братом, каппелевским офицером. Как сообщали харбинские газеты, невеста благородно отказалась от свадебного подарка, взамен попросив помочь деньгами интернированному в Синьцзяне земляку, атаману Дутову. Якобы жених проявил сказочную щедрость и отправил ему 100 тысяч рублей золотом. Согласно ещё более сусальному варианту этой истории, таково было предварительное условие, лишь при выполнении которого Терсицкая соглашалась отдать Семёнову руку и сердце.

Однако люди, лично знавшие его избранницу, не обольщались относительно её благородства. По мнению Ханжина, Маша, "при своём взбалмошном характере и своей нравственной испорченности" была добрым человеком, а Терсицкая – "самолюбивая, мстительная и чрезвычайно злая". В его рассказе обстоятельства женитьбы атамана выглядят следующим образом: Семёнов, при отъездах Маши не брезговавший случайными связями, прельстился красавицей-машинисткой, но та, будучи девицей неглупой, на связь не пошла, предложив жениться на ней. По уши влюблённый Семенов попался на эту удочку. Внезапная страсть вспыхивает в нём, как нельзя более вовремя, прекрасная Елена помогает ему смириться и с утратой власти над Забайкальем, и с крушением монгольских планов. Вряд ли ей с такой легкостью удалось бы женить на себе атамана в зените его славы.

Атаман Семенов с супругой Еленой Викторовной (ур. Терсицкая).

Свадьбу отпраздновали в конце августа 1920 года, за два месяца до того, как красные заняли Читу. Уже в эмиграции Терсицкая родила Семёнову двоих детей, но семейного счастья ему не принесла. Через восемь лет, в Токио, она завела роман с японским принцем Фумимарой Каноэ, ставшим отцом ещё одной её дочери, а позже вышла замуж за работавшего в Китае немецкого бактериолога Э. Хайде.

В 1945 году Семенов был арестован в Китае, судим и повешен в хабаровской тюрьме; Терсицкая, овдовев, вернулась на родину и до смерти жила в Челябинске, а про Машу Глебову-Розенфельд рассказывали, что после нескольких бурных лет, проведенных в Париже, она уехала на Святую землю, где постригласть в монахини и умерла в одном из иерусалимских монастырей.

[Вик С.]

В феврале 1919 года в Даурию съехались делегаты всех населённых монголами и бурятами областей Китая и России, за исключением автономной Халхи. На этой "конференции", проходившей под председательством Семёнова, было провозглашено создание "Великой Монголии", но Унгерн в ней не участвовал из-за ссоры с атаманом. Причина неизвестна; говорили, будто Семёнов крайне остро отреагировал на угрозу выпороть Машу, буде она появится в Даурии. Если даже и так, это было лишь последней каплей долго копившегося с обеих сторон раздражения. Незадолго до Даурской конференции Унгерн, передав командование Азиатской дивизией своему заместителю Шадрину, на полгода покинул Забайкалье.

Вероятно, тогда же у него родилась мысль всё бросить, уехать в Европу, поселиться "на родине". Подразумевалась не Эстония, а недавно возникшая на карте Австрия, где он появился на свет. Так Унгерн говорил на допросе в плену, не сообщая, когда пришёл к этой мысли, но время после ссоры с Семёновым представляется наиболее подходящим. Ему казалось, что в Австрии он будет принят и натурализован по праву рождения на её территории, в Граце. Похоже, с этим и связана его тогдашняя поездка в Пекин, хотя ей приписывали политический характер и объясняли стремлением установить контакты с китайскими монархическими группировками. В столице Китая находилось посольство Австрии, где только и можно было получить визу.

В марте 1919 года Унгерн прибыл в Пекин, но, сколько времени он там прожил и чем занимался, никто толком не знал. Это самый тёмный период его жизни. До Харбина докатился лишь туманный слух о погроме, который барон учинил в русском посольстве, которое в то время по-прежнему представляло собой роскошную усадьбу с гравийными дорожками, изящными скамейками, клумбами, теннисным кортом и беседками в форме пагод, тонущими в тени пальм, туй и кипарисов. Внутри главного здания располагались рабочие кабинеты с прохладными даже в летний зной кожаными диванами. В этом оазисе комфортабельного покоя Унгерн, судя по всему, закатил посольским чиновникам дикий скандал с матерной руганью, битьём стёкол, швырянием бумаг и порчей канцелярских принадлежностей. Подробности остались тайной, ни один из его биографов и мемуаристов не попытался выдвинуть хоть какую-то версию происшедшего, исключая действие винных паров. Напрашивается, однако, весьма простое объяснение ...

Старый, сохранивший свой пост с дореволюционных времен посол в Китае, князь Кудашев, теперь представлял здесь Омское правительство и был врагом Семёнова, но устроенный Унгерном скандал вряд ли был связан с этим обстоятельством, как и с политикой вообще. К тому же о столкновении лично с Кудашевым речи не шло. Можно предположить, что причиной стало желание Унгерна получить австрийскую визу, которую ему так и не дали, о чём двумя годами позже он сам рассказывал на допросе. Скорее всего австрийцы потребовали от него какие-то документы, необходимые для оформления визы. Унгерн рассчитывал получить их в русском посольстве, но не получил, отчего пришёл в ярость. В таких случаях, особенно под градусом, он мог выкинуть всё что угодно. Наверняка после этого дорога в посольство была ему заказана, рухнула и надежда осесть "на родине".

Дальше – опять провал в несколько месяцев, вплоть до 16 августа 1919 года. В этот день Унгерн, неоднократно заявлявший, что "настоящий воин не должен иметь семьи", нарушает своё же правило и неожиданно для всех вступает в свой первый и последний брак. Венчание состоялось в Харбине, в русской церкви, хотя формально барон оставался лютеранином и в православие не переходил. Значит, православной была невеста.

Всезнающий словарь прибалтийских дворянских родов называет её Еленой Павловной. Девичья фамилия не сообщается, настоящее имя – тоже. Составителям словаря они были неизвестны, как и большинству современников барона. Очевидно, Еленой невесту нарекли при крещении, состоявшемся незадолго до свадьбы, а отчество Павловна образовано по тому же принципу, по какому, скажем, китаец Ван Го превращался в Ивана Егоровича. На самом деле новоявленная баронесса Унгерн-Штернберг была маньчжуркой, вернее, маньчжурской принцессой, дочерью "сановника династической крови", как сообщала о ней харбинская пресса. Иногда её называли "принцессой Цзи".

Принцесса Елена Павловна. Кадр из документального фильма.

Относительно того, где и при каких обстоятельствах Унгерн с ней познакомился, существует две основных версии. Согласно первой, в Пекине он сошелся с китайскими монархистами, а в этой среде было немало членов императорской семьи. Репрессиям со стороны революционеров они не подвергались, но политического веса уже не имели и вели жизнь частных лиц. Выйти на них Унгерну могли помочь монгольские князья, издавна имевшие тесные, нередко и родственные связи с окружением Цинов. Один из таких бывших обитателей Запретного дворца и согласился выдать за него свою дочь.

По другой версии, барон встретился с будущей женой раньше, чем с её родителями, и не в Пекине, а в Харбине. Она получила европейское воспитание и была девушкой эмансипированной, о чём свидетельствует сама история их знакомства.

В те годы в Харбинском коммерческом училище преподавал китайский язык известный впоследствии синолог Ипполит Баранов. Как водится, давал он и частные уроки. Елена Павловна оказалась в числе его учеников. Изучать китайский ей, разумеется, не требовалось, это был её родной язык, но Баранов знал и другие дальневосточные языки, в том числе маньчжурский. До 1911 года он считался официальным языком делопроизводства, однако, в домашнем быту знатные маньчжуры давно им не пользовались, и теперь Елене Павловне захотелось выучить язык предков. В ситуации, когда её соплеменники из привилегированной касты превратились в изгоев, это стало для неё вопросом национального достоинства. Занятия проходили на квартире у Баранова, где бывал и Унгерн, бравший у него уроки китайского. Случайное знакомство с двадцатилетней "китаянкой", как называл её сам барон, перешло в более близкие отношения. Инициатива принадлежала не ему, а ей. Они посещали кинематографы, заходили в ресторан при гостинице "Модерн". Она была страстно влюблена, и, хотя он вряд ли испытывал сколько-нибудь пылкие ответные чувства, дело кончилось свадьбой.

В пользу этой версии говорит то обстоятельство, что родители Елены Павловны жили не то на станции Маньчжурия, не то в Харбине. Её отец, видимо, относился к тем членам бесконечно разветвлённой императорской фамилии, которые после Синьхайской революции бежали в родные края, откуда их предки двести с лишним лет назад начали завоевание Китая. Есть известия, что семья невесты принадлежала к влиятельному местному клану и генерал Чжан Кунъю, губернатор пограничной провинции Цицикар и известный монархист, приходился ей родственником. Возможность породниться с таким человеком была, конечно, бесценна. Харбинские газеты уверяли, что в Чите женитьбу Унгерна рассматривают, как "акт дипломатической важности в смысле китайско-семёновского сближения". Во всяком случае, именно тогда барон и атаман окончательно помирились, Унгерн вновь принял командование Азиатской дивизией.

Вся эта матримониальная затея имела ещё один существенный аспект. Свергнутая маньчжурская династия была чрезвычайно популярна в Монголии, все тамошние мятежники, восставая против Пекина, действовали под лозунгом реставрации Цинов. Новое родство повышало акции Унгерна, как участника панмонгольского движения, недаром после свадьбы депутация князей Внутренней Монголии присвоила ему титул "вана", то есть, князя второй степени. По старинному обычаю право на этот титул он получил, как муж "принцессы императорской крови".

Отблеск былого величия Поднебесной империи ложился на юную ученицу Баранова, с которой Унгерн запросто ходил в кино или сидел в ресторане. "Женитьбой он приближался к претендентам на законный императорский трон", – писал современник, но это не более, чем звучная фраза. Едва ли Унгерн всерьёз вынашивал такую идею, но он верил, что "спасение мира должно произойти из Китая" при условии восстановления на престоле маньчжурской династии, и этот брак открывал перед ним пока ещё смутные, но заманчивые перспективы участия в грядущем обновлении Азии, России и Европы.

[Вик С.]

Унгерн никогда не проявлял интереса к женщинам, и при всей его симпатии к "жёлтой расе" китаянки и монголки не были исключением. Ни эстляндские родственники, ни люди, знавшие барона в Даурии и Монголии, ничего не сообщают даже о его мимолетных связях, не говоря уж о настоящих романах. Лишь генерал Шильников, рисуя перед колчаковскими следователями картины самоуправства Семёнова и его фаворитов, мельком упомянул следующий факт: в 1918 году, будучи комендантом Хайлара, Унгерн не дал прибывшим из Харбина инспекторам провести ревизию в местном управлении КВЖД, потому что начальником там был некий Спичников, а барон "жил с сестрой его жены".

Все остальные, кто затрагивал эту деликатную тему, дружно сходились на том, что он "почти не знал женщин", что как аристократ в женском обществе бывал любезен, с образованными представительницами прекрасного пола держал себя по-светски, но "при внешних рыцарственных манерах" относился к ним с несомненной и глубокой неприязнью. Люди попроще выражались менее витиевато: "Барон терпеть не может баб". Утверждали, что если за какого-нибудь наказанного солдата или офицера ходатайствовала женщина, он не только не прощал виновного, но ещё и увеличивал ему меру взыскания.

Генерал Ханжин уверяет, что до свадьбы в свои тридцать три года барон был "полным девственником". Скорее всего таковым он остался и в браке. Не исключено, что он страдал каким-то дефектом в половой сфере. Кое-кто из современников приписывал ему гомосексуальные наклонности, но прямых свидетельств нет, поэтому речь может идти только о гомосексуальности латентной. Он, возможно, научился подавлять в себе гомосексуальные порывы, мучительно переживая разлад между собственным телом и духом, между извращёнными желаниями и стремлением переустроить мир на основах патриархального панморализма. При этом напряжение могло разряжаться, когда по его приказу начинались гонения на проституток, когда жён солдат и офицеров Азиатской дивизии секли за разврат, за супружескую неверность или даже, как рассказывали, за сплетни. Однажды в Монголии он под страхом смерти заставил бежавшего из Сибири чиновника Голубева собственноручно выпороть жену, которая ему изменила. За поркой должны были наблюдать казаки, поэтому в заботе об их нравственности Унгерн счёл нужным распорядиться: "Если есть штаны, то их не снимать".

С тем же успехом эти казусы можно объяснить и подсознательной местью женщинам за то, что он физически лишен возможности спать с ними. Набор вариантов здесь достаточно велик, но, может быть, есть некая связь между намерением Унгерна учредить "орден военных буддистов", члены которого давали бы обет безбрачия, и его странно высоким тенором, удивлявшим собеседников при первой с ним встрече. Всё относящееся к сексуальности проходило у него по разряду "низменные инстинкты". Он, по словам Макеева, "органически не переваривал эту сторону жизни человека".

В плену, отвечая на вопрос о своей семейной жизни, он сказал, что был женат на китаянке, но вскоре отослал её от себя. Николай Князев подтверждает его слова: "Женившись на китайской принцессе, барон уже через месяц отправил её обратно к родителям". Никакого приданого она ему не принесла, напротив – денег ждали от него. За родство с Цинами следовало платить, и Унгерн через доверенное лицо оформил в одном из харбинских банков значительный вклад на имя жены. Как женщина и подруга жизни она его не интересовала, личных выгод он этим браком не преследовал, значит, имел полное право потратить казённые деньги. Своих у него попросту не было.

Прежде чем навсегда уехать в Харбин, Елена Павловна некоторое время прожила на станции Маньчжурия, всего в 60 километрах от мужа, но не похоже, чтобы он её там часто навещал. Сама она в Даурии не появлялась, никто из унгерновских офицеров никогда её не видел.

Ещё раз харбинская пресса вспомнила о ней спустя год после свадьбы. По сообщению газеты "Заря", в сентябре 1920 года, незадолго до того, как Азиатская дивизия пересекла монгольскую границу и двинулась на Ургу, прибывший в Харбин адъютант барона от его имени вручил Елене Павловне письменное извещение о разводе. Брак был расторгнут по китайской традиции, согласно которой мужу достаточно известить жену о своем решении.

Впрочем, развод мог быть и фиктивным, а сообщение о нём в "Заре" – намеренной дезинформацией. Иначе не совсем понятно, зачем Унгерн перед походом в Монголию оставил на хранение приятелю, генералу Кислицыну, своё обручальное кольцо. Об этом писал сам Кислицын, так и не сумевший вернуть кольцо хозяину. Едва ли барон из сентиментальности склонен был сберегать такого рода реликвии, подобные движения души не в его стиле. Зато очевидно, что развод с маньчжурской принцессой по многим причинам был ему совершенно не нужен, она и так не представляла для него обузы. При этом оставаться его официальной женой ей тоже не следовало. Он уже готовился к войне с оккупировавшими Халху китайцами, и очень возможно, что объявление в газете имело целью вывести из-под удара не столько саму Елену Павловну, сколько влиятельных членов её клана, прежде всего – Чжан Кунъю. Унгерн и Семенов рассчитывали на его содействие в борьбе с китайскими республиканцами в Монголии, а Чжан Кунъю без того состоял на подозрении у Чжан Цзолина и впоследствии был убит по его приказу.

О дальнейшей судьбе принцессы Цзи, в течение года носившей ещё и титул баронессы Унгерн-Штернберг, никто ничего не знал. По слухам, последний раз её видели в 1941 году в Чаньчуне, где она жила при дворе марионеточного императора Пу И.

Детей от Унгерна у неё, по всей видимости, не было. Правда, в середине 30-х годов, вскоре после выхода книги Макеева "Бог войны – барон Унгерн", отрывки из которой перепечатывали многие эмигрантские газеты, в Париже появился "сын" её главного героя. Явление Унгерна-младшего было обставлено в духе романтических легенд о бароне-мистике: юношу сопровождал загадочный латыш в костюме буддийского монаха. Обычно такие вояжи предпринимались прежде всего для сбора пожертвований, но чем занималась эта колоритная пара, кого посещала и куда потом делась, неизвестно.

Спустя шесть десятилетий в Гонконге одно время фигурировал второй "сын" барона. Владивостокская газета "Утро России" (15.10.1994 г.) сообщала, что это "пожилой человек со слегка европейскими чертами лица, говорящий по-китайски и по-русски". В интервью он охотно "делился подробностями личной жизни отца" и намекал, что знает место, где тот зарыл золотой клад.

Была ещё "дочь" – якобы от первой жены - польки, с которой Унгерн венчался в Петербурге, будучи юнкером Павловского училища. Неподалеку от Варшавы и сейчас живёт его "внучка", в чью подлинность безоговорочно верит польский историк и писатель Витольд Михаловский, находящий в ней разительное сходство с дедом, но более убедительных доказательств их родства, увы, не существует.

Наконец, в 2003 году две журналистки из Абакана сочинили и опубликовали в первоапрельском номере газеты "Хакассия" удивительную историю некоей Александры Печерской из Минусинска. Будто бы её мать в Петербурге была прислугой на квартире юного Унгерна и забеременела от него. Родившуюся дочку Сашеньку она отвезла минусинской бабушке, а сама надолго исчезла, так и не признавшись, кто отец девочки, но оставив подаренный им для дочери золотой нательный крестик. Сашенька росла у бабушки и к семнадцати годам превратилась в "мечтательную девушку со скрытой, но ощутимой страстностью". Однажды её увидел режиссёр местного театра, угадал в ней талант и сделал из неё актрису. В этом качестве она попалась на глаза Семену Михайловичу Будённому, в 1929 году приехавшему в Минусинск ревизовать ход хлебозаготовок. Он сразу пленился исполнительницей главной роли в показанном ему спектакле, но на месте не мог дать волю чувствам, в его ранге действовать следовало осторожно. "Для Сашеньки была организована поездка в Москву, после которой она уже знала, что усы у Будённого совсем не колючие, а душисто и вкусно пахнущие одеколоном. Губы у него твёрдые и требовательные. А ещё – она желанна и любима". Таких поездок было несколько, в итоге Сашенька родила девочку. Буденный заботился о ней до конца жизни, но понятия не имел, что его дочь, названная Сталининой, одновременно является внучкой барона Унгерна. Об этом уже после рождения Сашеньке поведала её неожиданно объявившаяся мать. "До сих пор в шкатулке у Сталинины Семёновны хранится нательный крестик барона Унгерна и два колечка: одно тонкое, как обручальное, другое с небольшим изумрудиком – подарки Семёна Михайловича Будённого", – завершают авторы свою очаровательную мистификацию, за которой угадывается невысказанная ирония по отношению к длящемуся поныне и нередко принимающему гротескные формы противостоянию "красных" и "белых".

По книге Л. Юзефовича "Королева Байкала" и принцесса Цзи."

[Вик С.]

Мой рассказ о скандальных покупках северокорейскими дипломатами предметов роскоши и элитного потребления (пост 3488) был сделан после публикации статьи "Санкции против Северной Кореи "озолотили" Монголию", опубликованной ARD 11 марта. Однако, сегодня официальный источник в МИД Монголии опроверг эту информацию, назвав её ложью. В частности, вице-директор Генерального консульства при МИД Монголии, г-н Б.Болд, по поводу масштабных закупок северокорейских дипломатов ответственно заявил:

"Такого нигде нет. Каждая страна имеет свои границы и таможню. Происхождение всех товаров, выходящих и входящих через границы и таможню в Монголии, находится под строгим контролем. У иностранных дипломатов также нет особого статуса, позволяющего действовать вне этого контроля. Мы заявляем, что эта информация – ложь".

Мне несколько непонятно - почему г-н Болд делает себе нервы: одно дело пропуск через границу Монголии дозволенного количества предметов роскоши, а другое - покупка всего этого элитного барахла для потребления и пользования в стране, где за менее серьёзный проступок можно опуститься в табели о рангах на более низкое место. Мы помним, что таких рангов в Северной Корее - 51 и основаны они на степени доверия официальных властей к гражданам. Другими словами, чем больше доверия вызывает гражданин, чем более он привержен своей стране и её лидерам, тем выше его ранг. Ну, а это, в свою очередь, имеет последствия для самих граждан. Уровень зарплаты, количество льгот, возможность купить еду - всё это определяется рангами.

Господин Болд должен помнить, что он должен руководствоваться только законами своей страны, если дозволена продажа и пропуск товара через границу - Welcome to Mongolia, а если будут претензии - зачем продаёте, нам же это нельзя, то и ответ должен быть такой: "Если что не так, то это не ваше дело"...

Кстати, насчёт "нам этого нельзя" - в Северной Корее марихуана не является наркотиком, её можно хоть стогами перевозить, курить, есть - никто и слова не скажет. Многие местные курят марихуану, причем регулярно, а вот тяжёлые наркотики там запрещены под страхом смертной казни.

В 2009 году термины "коммунизм", "коммунистический" были удалены из конституции страны. Сейчас в стране официальным курсом, идеологией является "Чучхе". Это учение заменило марксизм-ленинизм в 1972 году, когда страна приняла новую конституцию.

Согласно этой идеологии, граждане страны Северной Кореи, являются строителями нового мира, включая политическую, экономическую и прочие сферы. Северная Корея, по "Чучхе" - самодостаточная страна, или, во всяком случае, должна стать таковой.

Календарь Чучхе был представлен в 1997 году и сейчас остается официальным календарём страны. Отправная дата в этом календаре - день рождения первого руководителя страны - Ким Ир Сена. Он родился 15 апреля 1912 года. Этот год значится, как Чучхе 1. Вся система построена на Григорианском календаре, только система подсчёта годов смещена, значит сейчас в Северной Корее - 105 год.

[Альфредыч]

Календарь Чучхе был представлен в 1997 году и сейчас остается официальным календарём страны. Отправная дата в этом календаре - день рождения первого руководителя страны - Ким Ир Сена.

А это не заразно?

[urii]

А это не заразно?

ЧухеКимИрСена НЕ ---- ..

[Альфредыч]

ЧухеКимИрСена НЕ ---- ..

Хотелось бы верить!

[СЕРЕГА УКТК]

... в позатом году познакомился с подполковником в отставке, он служил в желдорбате где-то на востоке,и он рассказывал про корейцев \северных\, они то-же дорогу в союзе строили, дык у них в году было всего ДВА выходных!!!! Новый Год и день рождения Кима..... ужасть....

[Вик С.]

http://bigpicture.ru/?p=748114 Запрещенные фотографии, с которыми вас не выпустят из Северной Кореи.

http://bigpicture.ru/?p=588425 Бытовая жизнь в КНДР: Как я ходил на свидание и выпивал в Северной Корее.