Интересное о Монголии

[Вик С.]

Просматривая архив обозрения монгольских новостей "Интересное о Монголии" в интернете,

https://www.zabvo.su/archive/index.php/t-199-p-30.html

где были зафиксированы все фото и текстовые материалы нашего сайта, в сообщении от 26.09.2018 года я встретил упоминание о прошедшей презентации каталога фотографий, снятых русскими путешественниками в Монголии во второй половине XIX - начале ХХ века. Это те самые фотографии, которые исчезли после прекращения работы некоторых видеохостингов, которые я использовал, выкладывая снимки на нашем форуме.

Вчера девятый выпуск этих фотографии мне встретился в ЖЖ

https://humus.livejournal.com/7743030.html с упоминанием о предыдущих:

1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 1
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 2
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 3
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 4
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 5
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 6
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 7
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 8

Название любой части выделяем, копируем, запрашиваем её в поиске и смотрим ...

К сожалению, снимки по темам не разложены и рядом с фотографиями рынка и его обитателями - продавцами и покупателями, нищими и китайскими ремесленниками фигурируют Богдо и его свита , княгини и князья, ламы и гости ... Но мы не в первый раз видим их изображения и конечно же во всём разберёмся ...

[Вик С.]

Подходящие выдержки из дневника о празднике морни надан (празднество коней) или скачках, проходящих в 1904 году.

ДНЕВНИК,
веденный летом 1904 г. хори-бурятом Ц. Жамцарановым,
командированным Русским комитетом для изучения Средней
и Восточной Азии в Ургу и Забайкальскую область для собирания
этнографическо-лингвистического материала.

...19 июля. Еду с одним ламой (по имени Шираб Дондубай, из бурят селенгинского ведомства)на морни надан (празднество коней) или скачки. Такие скачки происходят через каждые 2 года на 3-й, когда вся Халха (7 хошунов: 5 светских и 2 ламских) подносит Гэгэну данчиг (подношение), умоляют и просят его жизни на многие лета. Данчиг сопровождается борьбой и скачками. Съезжаются со всех концов Монголии. Остановились в одной из юрт, поставленных в распоряжение Русского консульства. Юрты были плохи: всего 3, да 2 палатки. Слишком мало уважения.

20 июля. В верстах 30-ти от Урги по Кяхтинскому тракту, на долине р. Ху[й] раскинулась тысяча палаток и юрт, десятки тысяч обитателей степи всех возрастов и положений, начиная с самого Богдо-гэгэна и амбаней (монгольский и русский консулы) и кончая последним нищим...

Устраиваются скачки разных родов лошадей: иноходцев, рысаков, бегунов, трехлеток, четырехлеток, жеребцов и пр. по несколько сот сразу. Собралась такая масса народу и так широко раскинулась по долине, что теряется с первого разу. Палатки и юрты расположились приблизительно так, как расположена Урга, двери как всегда в Монголии и Бурятии, на юг. Центром служит Шара ордо — желтый дворец Гэгэна, образованный из громадной палатки. В нем он не живет, это скорее храм, временная палатка Гэгэна — на правом краю. На левой стороне (восточной) от центра — миряне, официальные учреждения — ямун (присутствие амбаня), русское консульство.

Направо от центра — ламы, на северо-востоке базар — место кутежа. Преобладают ламы и девицы: парами и компанией ...

21 июля. Сделал несколько снимков, обозревал вместе с Софокловым (студент восточного факультета) верхами весь временный город с его многообразными картинками. Своеобразны типы палаток (майханов), юрт, обохоев (род шалаша), начиная с маленького для одного человека назначенного, и кончая громадными палатками, телеги, вертящиеся вместе с осью, телеги, крытые войлоком, берестой, камышом, материей.

Но преобладает верховая езда. Куда ни смотри, везде всадники и всадницы, по-мужски, конечно, [сидящие], и едут все быстро-быстро, вскачь. Во всем видна свобода, простор, воля.

Бега начинаются. Седоками служат мальчики, лет 10–15, в красных и желтых костюмах, на маленьких сидельцах. Съезжаются группами, держа во главе флаг. Перед отправлением объезжают место, где полукругом собралась публика, в нарочно поставленных палатках, начиная с Богдо и кончая русской палаткой (палатки ставит гэгэнская казна).

Мальчиками (до 300) водительствуют почтенные люди — ламы и светские. Мальчики все орут-поют своеобразную молитву: "Ом-а марани-мам-сууха", — дабы не приключилось несчастий с лошадьми.
Мотив с перепевами, но однообразный.
Делаю снимки.
Выезд Гэгэна из желтого дворца (шара ордо), благословение народа, прибытие лошадей. Стремление массы к Гэгэну и усмирение их ламами путём биения.

С Софокловым раз подходим в палатку — кухню Гэгэна, что в стороне от города, просим испить чаю или водицы. Гэгэна не было, в горле у нас пересохло.
— Здесь пребывает Богдо. Убирайтесь вон. Нет обычая, чтоб поить прохожих. Прочь.
— А мы думали, что у Богдо скорее всего утолим жажду. Мы страдаем.
— Вон! Вон!
Разговор произошёл вне палатки. Мы ретировались, пока нас не отлупили.
— Вот свинство! — ворчал мой спутник ..

Наадан (бур.), наадам, надом (монг.) — народный праздник у монголов, сопровождающийся спортивными
состязаниями и конными скачками.
Данчиг (даншиг, даншог) — религиозные церемонии, посвященные Ундур-гэгэну и сопровождаемые разными обрядами и жертвоподношениями. Совершались раз в три года, но при VIII-м Богдо-гэгэне стали отмечаться каждый год. Проводились в последний летний месяц.

[Вик С.]

В статье "Народный праздник в Монголии", опубликованной в популярном журнале "Северная пчела", Я.П. Шишмарев подробно описал для русского читателя основной летний праздник Надом, который произошел в июле 1862 г. Описание праздника дано очень подробно, буквально по дням и часам.

Праздник начался с того, что ханы и князья подносят Богдо-гэгэну жертву, состоящую из зернового хлеба, серебра, шелковых материй. Автор описывает эту церемонию и приводит текст речей, произнесенных на ней. В тот же день, несколько часов спустя, были открыты соревнования по борьбе, для участия в которой съехались лучшие борцы Халхи.

"Между борцами очень много было лам, но он в продолжение борьбы в продолжение борьбы считается светским человеком". Борьба продолжалась 8 дней, в ней участвовало 1032 борца. Подробно описаны ритуалы борцов, правила борьбы, описание наград. "Поборовший одного получает только хлебное печенье, поборовший двоих получает барана, троих — несколько голов верблюдов, лошадей и т.д. Два первые получают несколько голов верблюдов, лошадей, коров, баранов, кусок шелковой ткани, несколько кусков китайки и проч."

В течение этих восьми дней, рано по утрам, проводилась стрельба из лука, сначала конная в кожаные шары, а затем пешая в сур и ныхлей (в натянутую на рамы кожу). Я. Шишмарев отмечает, что "за каждую попавшую в шар стрелу получает по одному лану серебра". Однако, главным соревнованием, конечно, являлась конная скачка, назначенная в 25 верстах на запад от Урги, в местечке Бухук. Заблаговременно здесь собрались зрители, на протяжении 6 верст расположилось около 3 тыс. юрт и приблизительно 20 тыс. человек:

"Все одеты были по-праздничному, движение между Ургой и Бухук не прерывались ни днем, ни ночью".

Рано утром 27 июля ламская музыка известила о выезде Гэгэна из дворца к празднику. "Гэгэн ехал на белой лошади, впереди шла ламская музыка и ехало несколько лам, из которых один вез перед ним желтый круглый балдахин, сзади ехало человек 50 лам, составляющих свиту".

Расстояние бега составляло 25 верст, участвовало в бегах 480 лошадей, из них 26 пало на дороге. Седоками были мальчики от 10 до 14 лет. Обе передние лошади принадлежали гунну Дайчик Цэцэнханского аймака, хошун которого славится хорошими лошадьми, и почти всегда получает первые призы. Победителей представляли Гэгэну, "чем находчивее монгол, тем более изощряется в наборе слов — за смыслом он не гонится".

На второй день около 500 лошадей (четырех лет) соревновались на дистанции 16 верст. На третий день скакало 500 лошадей трех лет на дистанцию 8 верст, на ней пало 19 лошадей. Награды получали владельцы лошадей, часть награды также уделялась седокам..

Я.П. Шишмарев отмечает, что на этот раз Надом был гораздо малочисленнее прежних, это было связано с повсеместной засухой в Монголии. В обычные благополучные годы в скачках участвует 3 тыс. лошадей, а в борьбе — 2 тыс. борцов.

[Вик С.]

Последний праздник состоялся при Богдо-гэгэне VIII в 1912 году и до его смерти, которая произошла 20 мая 1924 года, больше не проводился.

[Вик С.]

Останки двух женщин-воинов, атлетически сложенных, явно обладавших навыками стрельбы из лука и верховой езды, обнаруженные археологами в Монголии, заставляют куда серьезнее отнестись к красивой легенде о Мулан.

Женщины жили в так называемый период Сяньбэй (с 147 по 552 годы), который характеризовался политической смутой и раздробленностью. Именно к этому времени относится баллада о Мулан.

"Не исключено, что в те времена на защиту своего очага и своей страны вместе с мужчинами вынуждены были встать и женщины", - говорит один из авторов исследования, биоархеолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Кристин Ли. Если это и не делает Мулан реальным историческим персонажем, то по крайней мере доказывает существование в Монголии женщин-воительниц.

Согласно легенде, Мулан идет служить в армию вместо отца, но в те времена в Китае не было обязательной воинской повинности. К тому же она сражается за хана, а так в те времена называли именно монгольских правителей. Но, как объясняет Ли, первыми легенду записали китайцы, и она превратилась в китайскую историю.

Монголы до Чингисхана не имели своей письменности, однако, по словам Ли, о самих монголах много писали китайцы, корейцы и персы. Судя по их рассказам, уже (или еще) в Х веке женщины в Монголии пользовались невиданными в те времена свободами. Монгольские правительницы командовали армиями и принимали папских легатов, не говоря уже о том, что обладали правом наследования и сами выбирали себе женихов.

Что касается двух обнаруженных амазонок, то одной из них было за 50, а другой едва за 20, и судя по характерным приметам на костях, они отлично держались в седле и наверняка практиковались в стрельбе из лука.

"Наверное, это были те еще сорвиголовы, - отмечает Ли. - они умели делать все, что требовалось воинам-мужчинам. При этом у них не было боевых травм, но ведь и покоились они в могилах элиты, а командиры сами редко идут в бой в первых рядах. Так что эти женщины явно пользовались равными правами с мужчинами".

Кстати, по словам Ли, в соседнем Китае отношение к женщинам было совсем иным, там идеалом считалась беспомощная и покорная жена.

Не удивительно, что китайцы активно пропагандировали мысль о том, что "монгольские женщины - плохие женщины, что у них слишком много свободы, они распутны и из них получаются ужасные жены".

Но так уж повелось, говорит Ли, что в те времена китайцы пренебрежительно отзывались обо всех, кто жил к северу от Великой стены.

https://www.bbc.com/russian/features-52586140

[Вик С.]

Как закончился род Чингисхана: Трагическая история последней королевы Монголии.

Быть не может, что я не вспоминал эту историю на наших страницах ... Помню фотографию на которой вооружённый цирик ведёт молодую женщину для исполнения.

Так что если встретите описание знакомых для себя событий - не ругайте меня ...

Наваанлувсангийн Гэнэнпил была последней королевой или правильней сказать хатан (княгиней) Монголии. Образ королевы Амидалу в Звёздных войнах был вдохновлён именно ею. Она была последней из рода Борджигинов (прямых потомков Чингисхана). Гэнэнпил во время репрессий пострадала вместе с другими представителями древних монгольских родов. Их было приказано уничтожить, стереть с лица земли, вместе со всеми национальными традициями и реликвиями. В этом плане история последней хатан наиболее показательна. А ведь когда-то один старик-провидец предсказал ей мученическую кончину от рук предателей...

Хан-реформатор.

Политические репрессии тридцатых годов прошлого века унесли в Монголии жизни нескольких десятков тысяч человек. Среди них были как представители аристократиии, и министры, и чиновники, и ламы, так и простые монголы. Арестовывали не только мужчин, было много и женщин. Одной из них не повезло стать последней хатан VIII Богдо хаана Гэнэнпил.

Последняя хатан Богдо Гегена.

Восьмой Богдо Хаан был весьма религиозным теократом. Он принял правление страной в конце 1911 года, после освобождения её от господства Маньчжурской империи. Богдо VIII всеми силами стремился консолидировать страну и избежать социальных потрясений. Он всегда выступал за укрепление института семьи, призывал прекратить все междоусобицы и старался сделать всё, чтобы высшие классы не угнетали бедных. Его указы касались всех возможных тем – религии, государственного регулирования и управления, международных связей, финансов, таможенных правил. Хан заботился об охране природы, всегда компенсировал людям, которые пострадали в результате различных бедствий. Принимал все меры для того, чтобы победить голод в стране.

Богдо-хан.

Хан Богдо организовал верхнюю и нижнюю палаты, основал пять министерств. Он значительно облегчил налоги и транспортную повинность. Были изданы важные законы, регулировавшие все области существования государства. Правителем также была организована военная школа, куда пригласили русских инструкторов. При Богдо VIII были построены мастерские и заводы, больницы, электростанция, телеграф и многие другие важные инфраструктурные объекты. Хан поощрял не только религиозное, но и светское образование, призывал уважать свою историю.

Супруга хана.

Белая тара.

Хану было принято поклоняться. Буддисты считали его живым божественным воплощением. В какой-то момент Богдо задумал жениться. Это было неслыханное событие. Такого не было никогда, ни с одним из его предыдущих семи перерождений. Избранницей хана стала Дунгаа, получившая религиозное имя Дондогдулам. В 1902 году она получила титул «Мать-дакини государства» и «Белая тара», а также официальное звание супруги хана Богдо. Дондогдулам была очень образованной по тем временам женщиной. Она прекрасно умела читать и писать, знала тибетский язык, на родине её называли«искусницей». Белая тара выступила инициатором усыновления детей из бедных семей, где те умирали. Одним из таких детей был Мордорж, который впоследствии стал знаменитым композитором и автором гимна Монголии.

Искусница скончалась в 1923 году, прожив в счастливом браке с ханом более двух десятков лет. Но речь пойдёт совсем не о ней, а о совершенно другой женщине. Женщине, которая стала, пусть на короткий срок, но всё таки хатан Богдо хаана.

Министр Богдо отобрал полтора десятка женщин, которые подходили по дате рождения хану. По канонам буддизма был брошен жребий. Выпало имя Цзенпил. Правитель дал ей новое имя - Гэнэнпил. Её назначили следующим перерождением Дондогдулам. В браке с ханом они не прожили и года. Он умер, а Гэнэнпил была отправлена обратно к родителям с богатыми дарами. На своей малой родине, которой является нынешний аймак Хэнтий она снова вышла замуж. Её избранником стал бывший борец по имени Лувсандамба. В результате этого союза родилось трое детей: две девочки и мальчик. Сейчас дети от её средней дочери Цэрмаа живут там же.

Ложное обвинение.

К сожалению, репрессии не миновали эту женщину. Для советской власти, пусть и бывшая, но всё же королева, являлась прямой угрозой коммунистической идеологии. В 1932 году хатан удалось спасти от ареста и расстрела. Но чистки 1937-1939 годов не обошли её стороной.

В конце тридцатых годов для борьбы с монгольской интеллигенцией советской властью было специально сфабриковано дело. Там говорилось, что некие контрреволюционеры желали уничтожит народную власть, прибегнув к помощи японцев-империалистов. По этому делу было совершено множество арестов. Жертвами пали лучшие представители интеллигенции. Среди которых была и последняя супруга Богдо хаана Гэнэнпил. Ей было приедъявлено обвинение в измене родине. Указ об аресте был подписан задним числом местным представителем Министерства внутренних дел. Это с начала и до конца был жестокий и дешёвый фарс. Нужно было придать законности аресту ни в чём неповинной женщины. Гэнэнпил уже больше недели находилась в застенках и пережила не один допрос.

Всё имущество бывшей хатан было конфисковано. Неизвестно сколько было допросов, сохранились протоколы лишь трёх из них. В них написано: «Меня зовут Наваанлувсангийн Гэнэнпил, мне 33 года. Родом из аймака Хэнтий сомон Дадал. Кочую в местечке Барьцын булан. Живу с мужем и детьми. Отцу Наваанлувсан 60 лет, матери Тунгаа также около 60 лет. Мужу Лувсандамба 38 лет. Дочери Цэрмаа около 10 лет, дочери Доржханд более 10 лет».

Пытки и признание.

Хэнтий, соотечественник Гэнэнпил, хорошо научился у чекистов проводить допросы и добиваться нужного признания. По всем политическим вопросам хатан была признана виновной. Было сказано, что она призывала скотоводов к восстанию, свержению советской власти и восстановлению власти Богдо хаана. Белая тара стала политической преступницей. Из сохранившихся протоколов допросов видно, через какие пытки проходила невинная женщина. Несмотря на всё это нет доказательств признания. Под протоколами даже нет подписи, хотя хатан прекрасно умела писать. Там лишь отпечатки пальцев, испачканных в фиолетовых чернилах.

Гэнэнпил морили голодом, не давали воды. Её мучили на холоде. Страшно становится при мысли о том, что пришлось пережить этой хрупкой, ещё столь молодой женщине, которая виновата была только в дате своего рождения. Арест хатан был подписан задним числом, приговор тоже. Когда специальная комиссия «решала» участь Гэнэнпил, она была уже расстреляна. Заочно её признали виновной в борьбе против народной власти и стремлении восстановить монархию в Монголии при поддержке империалистической Японии.

Лишь более полувека спустя, при проверке в связи с делами репрессированных, её доброе имя было восстановлено.

https://kulturologia.ru/blogs/100721/50337/

[Вик С.]

История русского квартала.

Алексей Михалёв.

Изначально город Урга, с 1924 года Улан-Батор, был местом проживания буддистского духовенства, за что его называли Их Хурээ (Большой монастырь). Большинство кочевников-монголов кочевали в степи
и жили в юртах, собственно город заселяли преимущественно выходцы из различных стран Азии. Так, видевший Ургу в 1926—1927 годах Ю.Н. Рерих отмечал наличие в городе анклава тибетских торговцев.

Имелась и китайская часть, однако о ней сохранились только отрывочные упоминания. Первые долговременные поселения российских подданных появились в Урге в 1861 году. Именно с этой датой связывается образование в городе российской торговой колонии. По данным на 1899 год, из 150 человек русского населения 90 проживали в китайской части города. Но уже была построена православная церковь; её основание связывают с вводом российских войск в Монголию для охраны консульства, необходимость в которой возникла с началом «боксёрского восстания» в Китае.

Жизнь русской колонии хорошо описана исследователями дореволюционного времени, приезжавшими с различными экспедициями либо непосредственно проживавшими в Урге. Основным местом экономических и культурных контактов служил район Захадыр (от монгольского захдээр — «на рынке»). Именно вокруг него, по сведениям этнографа Д. П. Першина, выстраивались отношения между русскими и монголами. У того же автора сохранились сведения о русскоязычных названиях районов Урги. В частности, центральная её часть вместе с площадью Процессий чаще всего называлась «Сковородкой».

В 1907 году русские колонисты в Урге под влиянием революционных событий на родине потребовали у российских дипломатических властей разрешение на создание выборных органов самоуправления в рамках колонии. По оценке Я. П. Шишмарева, в начале ХХ века русская колония в Урге «была самой большой в Монголии и на всём Азиатском Востоке». Однако политические перипетии 1920-х годов до основания разрушили мир первого по времени русского квартала в столице Монголии.

Переименование Урги в 1924 году в Улан-Батор было важным символическим актом. Улан-Батор — не Урга, это совсем другой город, его строили советские строители, по советским проектам и с соответствующей инфраструктурой. В этом городе изменилось само положение русских / советских, именуемых монголами орос, то есть русскими, вне зависимости от этнической принадлежности. Их сообщество было разделено на две части: одну составляли советские русские, другую — русские местные (читай: несоветские, но с советским гражданством). Различие между ними заключалось в том, что местные русские не имели права свободного возвращения в СССР. Фактически они являлись экспатриантами, сохранявшими традиции и нормы дореволюционной России, однако при этом многое перенявшие у монголов в быту. Возможность вернуться у них появилась лишь в 1990-е годы.

Такая классификационная схема была ещё и дифференцирующей, поскольку местные русские как ортодоксы, не принявшие советскую власть, оказывались в пространстве социального исключения. В воспоминаниях специалистов местнорусские, или в монгольском эквиваленте местныорос, чаще всего предстают «семёновцами» — потомками белогвардейцев, служивших под началом атамана Семёнова. Этот миф имел широкое хождение в советское время, хотя большинство «местнорусских» — всего лишь потомки российских крестьян, бежавших в Монголию из России в начале ХХ века от
социальных потрясений на родине и отчасти смешавшихся с монголами и китайцами.

Говорит информант, служивший в Монголии в 1980-е годы, офицер:

«Общаться с ними было не принято, говорили, что они потомки белых казаков — семёновцы. Правда это или нет, я не знаю. Вы, историки, в этом лучше разберётесь. Но вели они себя очень агрессивно и не любили советских. Зато иногда мы выменивали у них классную самогонку. Что-что, а самогонку они гнали хорошо — по-нашему».

Во второй половине ХХ века в Улан-Баторе появляются новые административные и культурные центры, например, музей Г. К. Жукова и площадь его имени. Более чётко оформляются границы «русского квартала», в частности, 15 микрорайона. И по размещению, и по своему социальному и культурному наполнению квартал этот всё больше отдаляется от дореволюционной общины, её значимых
мест. В 1960—1980-е годы заметно увеличивается поток советских специалистов: они приезжают в Монголию в погоне за деньгами и чеками, дававшими право доступа к дефицитным в СССР товарам. С момента обострения отношений с Китаем увеличивается и численность советских военных, строятся военные городки, казармы и другие объекты. Вырастает целое поколение детей советских специалистов,
в жизни которых значительное место занимают Монголия и воспоминания о ней. Спустя много лет они поддерживают связи друг с другом, свидетельством чему служит портал одноклассников на сайте с
адресом: http://www.ulanbator.ru.

Важное место в воспоминаниях людей, живших в Монголии в то время, занимают магазины «Военторга», школы, дома пионеров и другие учреждения, создававшиеся специально для удовлетворения нужд советских специалистов.

Тогда к построенному ранее в духе неоклассицизма зданию советского, ныне российского, торгпредства добавились сугубо функциональные, «экономные» здания современного РЦНК — Российского центра науки и культуры и советской поликлиники, в настоящее время именующейся Российским медицинским
центром. В период советского доминирования в стране исчезла китайская часть города, исчез и «тибетский квартал», да и такое уникальное явление, как «русский квартал», сохранилось лишь благодаря обеспечивавшемуся советским присутствием в Монголии господству командно-распределительной системы. Ибо в то время в Улан-Баторе фактически сосуществовали две «параллельных реальности». Одной реальностью был собственно монгольский город, перемешавший на своих улицах людей в европейской одежде с людьми в традиционном монгольском дэли другой — территория проживания советских специалистов — с чеками, «Военторгом» и контролирующими органами.

Говорит инженер-геолог, работавший в Монголии в конце 1980-х, продолживший работу в 2000-х:

«Монголы жили сами по себе, а мы сами. С монголами многие дружили семьями. Колоритный город был Улан-Батор: смотришь издали, вроде монгол идет в своей шубе, подойдёт ближе, оказывается “местный” (“местнорусский”. — А. М.). Я в их магазины тогда не ходил, только в 90-е начал, да и что тогда у них, кроме мяса, покупать можно было?»

Контрольную функцию выполняло Общество советских граждан (ОСГ) в Монголии, охранявшее моральный облик советских специалистов. По воспоминаниям отдельных информантов, тех, кто вёл себя
«не по-советски», отправляли на так называемую Большую землю, то бишь в СССР. Несоветское поведение подразумевало нарушения административного порядка и влекло за собой лишение возможности заработать долгожданные чеки.

То было время, когда значительная часть монгольской элиты имела советское образование, а 90 % населения страны в той или иной степени понимало русский язык. Советские же специалисты по возвращении домой после нескольких лет работы в дружественной стране в массе своей по-монгольски не знали ничего, кроме приветствия Сайн байна уу!, эквивалентного русскому «Здравствуйте!»

Демократическая революция 1990 года изменила практически всё. Монголия стала расставаться с советским наследием, да и количество иностранных специалистов значительно уменьшилось. Но, несмотря на все политические перипетии, в стране остались люди, благодаря которым сообщество, составлявшее и воспроизводившее «русский квартал», не утратило социальную память. А в конце 1990-х — начале 2000-х годов вновь активизировался приток российских специалистов в Монголию, и заселяют они всё те же 13, 14 и 15 микрорайоны.

В дореволюционной Урге православие не имело прочных позиций, хотя в монгольской столице была одна православная церковь. Её упадку положили начало белогвардейцы Унгерна, расстрелявшие в 1921 году священника [*Фёдора Парнякова зарубили]; остальное доделали революционные власти.
Сегодня на месте прежнего храма находится магазин. Строительство нового здания церкви началось лишь в 1997 году, завершилось — в 2000. Троицкий храм возводили на деньги работающих в Монголии корпораций («Зарубежстрой», «Орос Байшин», «Чингисхан банк», СП «Эрдэнэт», УБЖД), посольства России в Монголии и правительства Москвы.

Основные надежды в деле восстановления православия первоначально возлагались на «местнорусских», в которых в конце 1990-х видели носителей аутентичного православия:

«По Промыслу Божию Троице в Урге суждено было возродиться, прямо напротив через дорогу ул. Жукова, у нынешнего Российского Торгового Представительства. Многие “местнорусские” в Улан-Баторе после семидесяти лет без пастырского окормления все же сохранили не только русский язык, но и православную веру, и при первой возможности обратились за духовным окормлением в Россию».

Настоятель Свято-Одигитриевского собора в Улан-Удэ отец Евгений Старцев, посетивший Монголию в 2005 году, отметил:

«В Монголии проживает 3200 русских, 1200 — постоянно, в основном, в Улан-Баторе. Есть приход, который окормляет отец Алексий Трубач, сотрудник ОВЦС (Отдела внешних церковных связей РПЦ. — А. М.). Батюшка трудится, большей части им суждено сбыться, т. к. он священник серьёзный. Уверен, что и хор у него появится, и пономари» ...

[Вик С.]

... Во второй половине 1990-х годов в Монголию вновь стали прибывать российские специалисты: учителя, экономисты, инженеры. Согласно статистическим данным агентства МОНЦАМЭ, уже на начало 2004 года в Улан-Баторе по рабочим контрактам проживало 1607 российских граждан. Они и составили в
конечном счёте основную массу прихожан Троицкой церкви Улан-Батора:

«Среди свыше 80 молящихся были русские, белорусы, украинцы, сербы, работники дипломатических учреждений и совместных предприятий в Монголии, а также местнорусские, постоянно проживающие в Улаанбааторе».

На первый план вновь вышли классификационные практики эпохи социализма. «Местнорусское население Улан-Батора из хранителей веры и традиций вновь превратилось в дискриминируемую социальную группу, утратившую «духовные корни»:

«”Местнорусские” — это потомки эмигрантов, но не времён Гражданской войны. Вторая волна переселенцев связана с развитием советско-монгольских золотодобывающих концессий. Коллективизация начала 30-х годов и голод в Сибири стали причиной переселения в Монголию третьей волны эмигрантов — крестьян, русских, украинцев и бурятов (до 1934 года советско-монгольская граница фактически оставалась открытой). Потомки этих выходцев из России и составили так называемое “местнорусское” население Монголии — полиэтническую общность, которую в основном сформировали дети от смешанных русско-китайских и русско-монгольских браков. На протяжении семидесяти лет они находились в достаточно униженном положении. Советский Союз их не признавал, также и Монголия.

Нахождение же в чуждой культуре лишило “местнорусских” духовных корней, а, следовательно, каких -либо духовных ориентиров. К сожалению, большинство из них находится в этом состоянии и сейчас, нравственно заметно отличаясь как от российских специалистов, так и от монголов».

Акцентирование различия между упомянутыми двумя группами российских граждан в Монголии на современном этапе обусловлено и другими причинами. Так, по мнению настоятеля Свято-Троицкого прихода Улан-Батора, с возрождением православия в 1990-е годы русскоязычное население связывало надежды на получение материальной помощи от церкви.

«Но надежды на материальную поддержку прихода достаточно быстро не оправдались, а потому на данный момент всего лишь трое из тех около 40 человек, кто был в 1997—99 годах активистами прихода, остались верными православными прихожанами. На сегодняшний день “местнорусские” составляют лишь небольшую часть прихода. Многие из тех, кто отпал, скорее всего, обращаются в многочисленные протестантские секты, где предоставляется обильная всяческая помощь. Но всё же, по-прежнему, среди “местнорусского” населения преобладает обращение к ламам и шаманам».

Социокультурная дистанция между двумя фракциями прихожан православной церкви в Улан-Баторе — результат конфликта между двумя нарративами воспоминаний. Первоначально официальная версия истории приписывала «местнорусским» статус хранителей русских православных традиций. Когда же оказалось, что это не так, утвердилось мнение, что они вообще лишены духовных ориентиров.
На наш взгляд, проблема заключается в том, что «местнорусское» население сохранило совсем другие традиции, чем ожидали представители православной церкви. Они — продукт опыта адаптации к
совместной жизни в инокультурной среде без права возвращения на Родину. Отсюда и заимствования религиозных практик буддизма и шаманизма.

Объекты памяти.

Социально значимые объекты «русского квартала» Улан-Батора представлены сетью зданий и памятников, с которыми связаны практики коммеморации. Прежде всего это мемориальный комплекс, образуемый памятником маршалу Жукову и музеем Жукова. Находится он в 14 микрорайоне. Очевидно, что жуковский мемориал не появился бы в монгольской столице, не будь в истории двух стран, СССР и МНР, значимого для них обеих эпизода — совместного отражения японской агрессии на Халхин-Голе. Тем не менее сейчас с ним связаны два разных концепта памяти: для монголов — о советском военном присутствии, для российских граждан — о Великой Отечественной войне. Вместе с тем, поскольку он соседствует с монгольским филиалом знаменитой «плешки» — Российской экономической академии имени Г. В. Плеханова, для закончивших «плехановский лицей» мемориал служил и служит ещё и ориентиром в пространстве монгольской столицы.

Говорит информант, родившийся и постоянно живущий в Монголии:

«Площадь Жукова для нас важное место, мы приходим туда каждый раз 9 мая. У меня дед воевал в Отечественной войне. Хорошо, что этот памятник есть».

Информант, в 1990-е годы работавший в Монголии учителем:

«”Плешка” — это явление современного времени. В советское время об этом и речи не могло быть. Сейчас их перевели в другое здание, но для многих работавших в 1990-е годы в Монголии, учивших своих детей или преподававших, оно остается значимым местом. Монумент Жукову - место встречи, свиданий для тех, кто там жил. С детьми гуляли, место хорошее, тихо там».

Другое памятное место — жилой дом при торгпредстве, построенный некогда для советских специалистов в 15 микрорайоне, считался «элитным жильём». В нём и сейчас проживают российские специалисты — учителя и инженеры, только теперь они арендуют жилплощадь, принадлежащую монгольским собственникам. Среди жильцов распространены многочисленные мифы об этом доме, передающиеся от одного поколения к другому.

Информант, в 1990-е годы работавший в Монголии учителем:

«Я почти точно уверена, что там всё на прослушке. Я работала в школе, что не скажешь дома — всё завтра известно начальству. Потом мы уже стали над ними шутить — соберёмся компанией, выпьем
и во все розетки и выключатели кричим, как нам нравится Монголия, что всё у нас хорошо. Здание старое, неизвестно, кто там что устанавливал; но никто никогда никаких жучков не находил. Может быть,
это и неправда».

Кладбище — ещё одно ключевое место памяти, особенно для «местнорусских». Его символическая роль велика: оно хранит воспоминания о предках и выдающихся людях сообщества.

Информант, родившийся и живущий в Улан-Баторе:

«Старое русское кладбище было основано ещё в Урге. Для многих местных это важное место, у них там лежат родственники. Проблем с ним, конечно… Не так давно все памятники украли на металлолом в Китай. Надгробия были из бронзы, меди, железа. Ну, конечно же, никого не нашли. Правда, православная церковь помогла, поставили один большой деревянный крест на месте прежних. Спасибо, конечно, потому что нет предела возмущению, когда так поступают».

Следует отметить, что последние семьдесят лет на этом кладбище не хоронили по православным обрядам. Установленный крест, несомненно, сохранил место как объект памяти и… превратил его в братскую могилу. Этим актом совершено, на наш взгляд, присвоение памяти группы, в среде которой позиции православной церкви всегда были слабыми. Поэтому отношение к установке креста у информанта прохладное...

[Вик С.]

В Монголии существовал целый комплекс объектов памяти, прочно привязанных к социалистической эпохе и не переживших потому революцию 1990 года. В Улан-Баторе это был Музей В. И. Ленина, а, скажем, в Алтан-Булаке — Музей революции. По отношению к «русскому кварталу» музей Ленина был объектом внешним, но с ним связан целый пласт воспоминаний у тех, кто жил в квартале и учился в Улан-Баторе в период социализма.

Информант, геолог, с перерывами работающий в Монголии с 1980-х годов и по сей день:

«В музей Ленина водили учеников на день пионеров и в день комсомола. Мы тогда были советские люди, и это никуда не денешь».

Объектам памяти постоянно оказывают внимание политики. Уничтожая или поддерживая те или иные музеи, здания, ритуальные места, они воздействуют на формирование концепции памяти. Так, Троицкая церковь в период социализма была местом забвения, в её прежнем здании и сегодня — магазин. В 1990-е годы о ней вспомнили, но возвращать это здание не стали — построили новое. Однако в материалах
биографического нарратива сюжет с церковью практически не артикулирован. Единственное, что прозвучало: «В 1970-е годы в Улан-Баторе стояла церковь без креста и куполов». Большинство объектов памяти «русского квартала» имеют советские корни и значимы не столько для «местнорусских», сколько для специалистов.

Классификационные практики и взаимодействия.

В социалистическую эпоху в «русском квартале» фактически существовала автономная администрация, «присматривавшая» за жившими в Улан-Баторе советскими гражданами. Взаимодействия внутри квартала сами информанты делят на три типа: 1) со своими, 2) с местнорусскими, 3) с монголами.

Информант, в 1980-е годы работавший в Монголии инженером:

«Ну, как следили? Ну, Общество советских граждан: вызывали тех, кто не соответствовал моральному облику, пропесочивали. Между собой, конечно, над этим смеялись, но и побаивались. С монголами не всегда всё хорошо получалось, в большинстве случаев отношения строились на обмене товаров. В то время это было главное, деньги значили гораздо меньше. Советские власти это не одобряли».

В 15 микрорайоне города концентрировались советские гражданские магазины и магазины «Военторга», снабжавшие советских специалистов различными товарами. В этих магазинах можно было приобрести товары, являвшиеся дефицитом как в СССР, так и в Монголии: разнообразные качественные продукты, включая целиком уходившую за рубеж продукцию «Союзплодоимпорта» (элитные консервы и напитки), предметы бытовой техники и, конечно же, книги. При этом наиболее богатые по ассортименту товаров магазины «Военторга» фактически пользовались правом экстерриториальности: за исключением немногих счастливых обладателей спецпропусков, граждан Монголии туда просто не пускали.

Между тем в условиях тотального дефицита, особенно в 1980-е годы, покупка в «советском магазине» была едва ли не единственной возможностью для монголов приобрести даже не столько престижные вещи, сколько товары первой необходимости, например, молоко для детей.

Это всё больше поляризовало, неприязненно противопоставляло друг другу два и без того разных мира монгольской столицы. В том же направлении действовала и разница в зарплате — так, стажёры АН СССР могли получать стипендию, равную зарплате монгольского профессора. Вкупе с наличием собственной администрации все эти различия делали «русский квартал» замкнутым анклавом, отгороженным от внешнего мира и его проблем и находившим — по крайней мере в лице некоторых его представителей — различные оправдания такой замкнутости. Отсюда — жёсткая оценочность, сквозящая в представленном ниже нарративе информанта-офицера, служившего в Монголии в 1980-е годы:

«Были очереди из монголов возле военторга. Они хотели внаглую туда прорваться или выменять что-либо. Не хотели понимать, что это только для советских военных. Мы туда от вечного советского дефицита уехали. Потом, когда нас оттуда вывели, я понял, как хорошо было там:никаких проблем с тем, как достать продукты. Правильно их не пускали — всем не могло хватить. Спекуляция этими товарами, конечно, была, но за деньги. Но продавали лишнее кому не надо, я никогда ничего не продавал, у меня семья — что продавалось, всё было нужно».

В 1990-е годы стали происходить значительные изменения в организации пространства монгольской столицы. Прежняя форма пространственной сегрегации уходит в прошлое, а новая, разделяющая город на кварталы современной постоянной застройки и гэр хороолол, где недавние выходцы из сельской местности по-прежнему живут в юртах, находится в стадии формирования. Дефициты плановой экономики исчезли. Потребительский рынок Улан-Батора перенасыщен товарами — как монгольскими, так и импортными, включая российские. Теперь в любом районе города можно купить и высококачественный монгольский кашемир, и корейские соки, и японскую косметику, и российскую водку и т. д. Обменные пункты валют, рестораны самой разной кухни, в том числе и русской, привлекательные по соотношению цены и качества заведения, оказывающие разного рода платные услуги — от парикмахерских до фитнесцентров — разбросаны по всему Улан-Батору. Отношение к иностранцам, включая россиян, в принципе доброжелательное, по уровню личной безопасности Улан-Батор, как минимум, не уступает сопоставимым по численности населения российским городам-миллионникам. Объективно, таким образом, необходимость проживать компактно, поближе к своим людям, своим товарам, своим формам организации быта отпадает. Однако и сейчас «русский квартал» собирает специалистов из России и «местнорусских». Объяснить сложившуюся ситуацию можно по-разному, но однозначным остается стремление к своим — выходцам из России.

Информант, учитель, работала в Монголии в 1997—1999 годах:

«Жить в пятнадцатом районе я начала, потому что там мне помогли знакомые снять квартиру, когда я начала работать в Монголии. Просто передали хорошую жилплощадь из рук в руки. Только потом я поняла, что удобно: магазин с привычными продуктами. Конечно, иногда скучаю по родным лицам, но именно по родным, а не просто по русским».

Информант, тоже учитель, работала в Монголии в 1998—1999 годах:

«Мне хотелось жить рядом со своими, так, чтобы можно было поговорить. Я долго жила в другом районе Улан-Батора, так тяжело было. Потом переехала в пятнадцатый. Всё равно мы все друг друга знаем, особенно те, кто давно живёт в этом городе. Поэтому лучше держаться вместе»...

[Вик С.]

Важным моментом сопричастности является совместно пережитое. Например, память о том, как и почему советские специалисты покидали страну. В самом начале 1990-х годов по Улан-Батору ходила легенда об экстремистской монгольской организации «Серые волки», якобы специально созданной, чтобы терроризировать всех «советских». Возникновению этого мифа способствовали нередкие тогда случаи избиения «советских» на улицах города в вечернее время, но ещё больше — ощущавшееся, что называется, в воздухе, негативное отношение многих горожан к советским специалистам, которые даже в сложных условиях переходного времени не сумели до конца изжить в себе комплекс старшего брата.
«Русский квартал» находился тогда фактически на «осадном положении»: здания обносились заборами, принимались и другие меры безопасности.

Информант, геолог, работал в Монголии в 1988—1991 годах и с 1999 года по сей день:

«В начале девяностых было очень тяжело. Лишний раз в другой район не ходили, только по необходимости. Потом всё как-то успокоилось, и к русским снова стали относиться по крайней мере терпимо. А то, что было тогда, уже забывается. Жизнь вернулась в свою колею».

Но главная причина тяги к «русскому кварталу» заключается, видимо, в том, что сообщество, сформировавшееся в этой части Улан-Батора, обладает огромным социальным ресурсом в области адаптации и не является замкнутым. Быть его членом выгодно, так как получаемые ресурсы позволяют справиться с большинством бытовых проблем.
В данном случае подразумеваются и возможность развития собственного бизнеса, и помощь в поисках работы, а главное — жилья: «Был случай, когда одному парню, дальнобойщику, который потерял паспорт, мы помогли вернуться в Россию. Подключили все связи, помогли с деньгами. Это в основном всё на личных отношениях держится. Живя рядом, мы общаемся, ну, из разговоров узнаёшь, где место вакантное есть, где квартира освободилась. Понимаешь, специально никто друг другу не помогает, только по дружбе».

Однако наряду с практиками, формирующими образ квартала как единого пространства, существует целый пласт воспоминаний, выстраивающих границы и жёстко дифференцирующих его жителей.

Из интервью с учителем, который работает в Монголии с 1996 года по сей день:

«В благоустроенных домах в советское время жили "спецы", а в рубленых избах — "местные", они ведь деревня. Каждый строил сам для себя, кому где удобнее жить, кому в избе, а кому в квартире. Я ведь ещё успела застать тех, кто с советского времени там работал. Сегодня, конечно, всё изменилось, многие местные после 1990 года из Монголии уехали, точнее, им разрешили; некоторые заняли благоустроенные квартиры. Теперь всё по-другому».

Тот же информант, обосновывая право на город, отметил, что в русских школах Улан-Батора до сих пор вспоминают, как «дрались в школах дети специалистов и местные. А иногда и с монголами столкновения были. Но на это обращать внимание было запрещено и раньше, и сейчас. Местные ведь не любили приезжих из Союза, которые вели себя по отношению к ним свысока. А люди приезжали разные, в том числе из больших городов, а эти («местнорусские»), кроме работы и самогонки ничего хорошего не видели. Вот и доставалось приезжим, они их советскими называли. Поэтому их ещё белогвардейцами дразнили».

Современные отношения в квартале изменились, описанные практики — уже в прошлом, однако на уровне повседневных разговоров дифференциация сохраняется.

Информант, геолог, с перерывами работает в Монголии с 1980-х годов по сей день:

«”Местнорусские”? Это местнота, что ли? С виду они и не русские, а скорее азиаты, а вот водку пьют, как наши. Всё ходят, себе пособия выпрашивают. Хотя среди них есть и богатые, пусть бы сами друг другу помогали. Да только они ни монголам, ни России не нужны. В домах иконы висят, а сами к сектантам разным ходят молиться. Странные люди».

Рассматривая современные классификационные практики, мы отмечаем, что они воспроизводят структуру отношений времён социализма. Наличие бытового расизма наиболее ярко проявляется, когда речь идёт о «местнорусских». Формула «с виду они не русские» — основание для их выделения в особую классификационную категорию.

Материалы одной биографии.

Представленный в данном разделе нарратив — воспоминания человека, длительное время работавшего в Монголии и жившего в Улан-Баторе. Он не считает себя «местнорусским» и сегодня не проживает в столице Монголии, однако целый пласт воспоминаний из его жизни связан с этим городом. Ему пришлось наблюдать смену политических эпох в Монголии, а следовательно, и отношений между жителями «русского квартала».

А. М. Расскажите о том, как и когда вы попали в Монголию?

И. Я работал на стройках в Улан-Баторе прорабом, мы строили много и основательно. В восьмидесятые годы, когда я начинал там свою работу, мы ехали туда ради денег и, наконец, отношение к людям там было хорошее. Не то, что у нас. Спецов ценили. Я лично поехал из-за талонов, врать не буду, что испытывал тягу к братскому народу монголов, хотя жили мы там очень хорошо. Они народ гостеприимный были… В девяностые годы, в самом их начале, когда они демократией занялись, на улицу страшно выйти было. Ух, как они русских не любить стали, больше к американцам тянулись.

А. М. А что, строили много?

И. Да. Я даже сейчас пойду по городу и точно скажу, какое здание моя бригада строила, какое — мои коллеги, парни из других строительных объединений. Я точно знаю, они (монголы. — А. М.) уже забыли, что мы строили, я же по памяти могу тебе сейчас в Улан-Баторе показать, что мы строили. А что монголы там меньшую часть застраивали, это точно.

А. М. А как насчёт бытового обустройства?

И. Жили среди своих, возле музея Жукова. В пятиэтажке мусоропровод годами не прочищали, одно слово — командировочные. Семьи с собой привозили, дети там же учились в Монголии. Школы и детские сады для себя строили, радостно было, обживались, а потом всё оставить пришлось. С нажитого места уезжали, а теперь это всё монгольское. Строили, понимаешь, строили, а потом просто так отдали.
Мы же и для себя, и для монголов строили.

А. М. Вы были в современном Улан-Баторе?

И. Да, был, видел, как город изменился, китайцы очень много строят. Прошел по местам, что говорится, «боевой славы». Всё изменилось, конечно: новые магазины, бары, цайнухи (закусочные. — А. М.). Русских по-прежнему много, но всё равно меньше, чем в советское время. Это капля в море. Американцы, немцы целыми делегациями по городу ходят. Раньше, конечно, было хуже. Теперь они город обустроили. Сейчас строительство активно идёт, наши чего-то там тоже строят. Это же действительно нужно. Правда, рабочие сейчас больше китайцы, чем наши — свято место пусто не бывает…»

Материалы данного интервью показывают то, как читается топографический текст мнемотопа, именуемого «русский квартал». Этот нарратив — обоснование права на город, права на квартал. Память о том, как в Монголии выполняли не просто интернациональную миссию, а строили для себя и для своих семей, является доминирующей.

Показательно также и восприятие положения советских специалистов в Монголии: «жилось хорошо».
Более того, в беседе отчётливо прослеживается колониальный дискурс post factum — уже после ухода из Монголии. Подтверждение — слова о том, что всё равно «на наше место» пришли китайцы и американцы. Монголия для этого информанта — некий «утерянный рай», говоря его собственными словами — «свято место», которое «пусто не бывает». Доминирующей группой в нарративе выступают специалисты: хотя они сделали очень много для них (для монголов), на смену им пришли «всякие там американцы».

* * *
В 2000-е годы актуализировалась потребность в официальной истории русскоязычного населения Монголии. Под влиянием этой потребности формируется концепция памяти, направленная на объединение
сообщества «русского квартала». Однако, как показало исследование, соответствующий нарратив изобилует классификационными категориями. Его специфика заключается в том, что в центре внимания оказывается «местнорусское» население. Объясняется это стремлением институтов диаспоры «укоренить» связующую структуру квартала посредством выделения из его сообщества «истинных» коренных жителей.

Здесь и возникает основное противоречие между специалистами и «местнорусскими». Как отмечает С. В. Соколовский, в топологии российского классификационного мышления русское старожильческое население Сибири иногда включалось в список «коренных народов», что было следствием противостояния между ним и государством, не позволявшего отождествлять этих людей с властью.

Аналогия с ситуацией в Монголии почти прямая: «местнорусские» попадают в категорию «коренных
народов», не сопричастных сообществу «специалистов», которые востребованы властью по обе стороны границы.
Биографический нарратив всё ещё в большой степени подвержен влиянию категориального аппарата советского колониализма: в нём фигурируют концепты «Большая земля», «азиатский колорит», «интернациональная миссия» и т. п. Всё это сохранилось в привязке к объектам памяти квартала. Его основное население — российские специалисты, поэтому они считают квартал своим: «мы строили», «для нас строили», «квартиру заняла после своей подруги». Параллельно формируется образ Другого в квартале, то есть «местнорусского». Легитимное основание такой дифференциации придают воспоминания, имеющие корни в эпохе социалистического строительства. Пространство памяти во многом сохранило организацию времён советского присутствия в Монголии. Топографический текст пространства квартала тоже содержит в себе советский классификационный нарратив: «дом специалистов», «рубленые избы местных», «торгпредство» и т. п.
А новые объекты «под старину», например православная церковь, воспроизводят соответствующую градацию.

file:///C:/Users/User/Downloads/russkiy-kvartal-ulan-batora-kollektivnaya-pamyat-i-klassifikatsionnye-praktiki.pdf