"Я за Одессу вам веду рассказ ..."

[Вик С.]

[Вик С.]

[Вик С.]

[Вик С.]

Мясо кита появилось в продаже по цене 50 копеек - 1 кг в 1972 году. Ну, очень красное..., но, по 50 копеек за 1 кг !!! Продавалось оно тогда в рыбных магазинах "Нептун"- на Черёмушках и "Дельфин"- на Греческой угол Ришельевской. Брали не очень, отпугивал цвет, не очень плотная консистенция, кто-то утверждал, что оно пахнет рыбой. Но меня оно выручало, занимая в пищевой цепочке важное место - я работал в проектном бюро, а после работы "стирал грань между умственным и физическим трудом", работая то полотёром, то грузчиком...

Побывали с женой на Втором Христианском кладбище, уточнил год смерти А.Н.Соляника - было расхождение: одни источники указали 1984 год, другие - 1982-й. На памятнике указан 1984 год... Непонятно, почему название судна -"Украина" ? Видно, слова "Советская Украина" - не помещались ...

И на морвокзале, когда искал памятную доску морякам танкера "Туапсе", встретил скорбное напоминание о моряках - китобоях :

А теперь о японцах: Япония ведет китобойный промысел у своих берегов, убивая по несколько десятков китов в год. Прикрываясь научно-исследовательской деятельностью, японские китобои вели охоту на китов и использовали их мясо, в частности, в рационах школьных столовых. Международный суд ООН поддержал жалобу властей Австралии, которые заявили, что каждую зиму Япония незаконно убивает более 900 китов вида малый полосатик, который занесен в Красную книгу. Самым главным борцом с Японией стала организация Sea Shepherd, члены которой ведут отчаянную борьбу с японскими китобойными судами.

http://jeremysuttonhibbert.photoshel...000hVkkXMcCfgk

[Альфредыч]

Мясо кита появилось в продаже по цене 50 копеек - 1 кг в 1972 году. Ну, очень красное..., но, по 50 копеек за 1 кг !!!

Супруга в те поры ухватила-таки в Москве шматок этого счастья! Попробовала обжарить - пришлось выбросить и жаркое и сковороду. И то и другое из-за невыносимой неубиваемой вонищи!
Короче, к взаимопониманию с эти продуктом мы не пришли!

[Вик С.]

Помнится я его промывал под проточной водой минут 20, потом мариновал почти час в красном сухом вине, потом посолил, обсушил перед жаркой и на хорошо раскалённой с маслом сковороде жарил посолив и поперчив эти стейки три-четыре минуты с каждой стороны. Смотревшим на меня с брезгливостью жене и тёще, я был благодарен, потому что они даже не пытались это попробовать. Но это было вкусно!

[Вик С.]

Рассказ за фотографию оккупантов на фоне пушки и мента-бандита – автора "Зелёного фургона" от Валерия Смирнова.

"Приморский бульвар узнаваем. Под пушкой сидят австро–венгерские оккупанты. Им–то и уделял всё внимание каждый при взгляде на это фото. Но, в отличие от любителей, профессионал не забывает: любая картина складывается из множества мелких деталей. Кто обратит внимание не то, что на одесситов, уставившихся на порт, стоя спинами к оккупантам, но на смотрящего в ту же сторону гимназиста, прижавшегося к постаменту пушки? Кто вообще способен узнать его? И пушка, и австро–венгры – фон, на котором позирует гимназист, картинно держащий по–наполеоновски правую руку.

Австрийские солдаты в оккупированной Одессе (1918 год).

В те времена этот удравший с концами из своей гимназии пацан стоял в голу команды "Чёрное море". "Кто у них стоит в голу?" — спрашивал меня через десятки лет старый Лев, которого я имел честь знать, также игравший за команду "Чёрное море" и поражавший своей выносливостью, что портовых амбалов в двадцатые годы, что поголовно всех — в семидесятые. Он был таки Львом не только по имени, даже во времена своего шкетства, когда от сильного голода не придумал ничего интереснее, чем взять на гоп–стоп жирного фраера в шикарной шубе, вдавив ему в живот наган с одним–единственным патроном. Всё это закончилось тем, что шустрый шпингалет Лев оказался в доме того так и не ограбленного ним фраера, и потому он стал не налётчиком, а студентом авиационного института, хотя звали обладателя шикарной шубы Михаилом Винницким, который повсеместно известен, как Мишка Япончик.

Через год после того, как Мишка Япончик был убит, тот самый гимназист, случайно попавший в кадр у пушки, уже работал инспектором Одесского уголовного розыска. Затем он взялся выбрасывать такие привычные для Одессы коники, что хоть в Москве за него тоже, как за Мишку Япончика, кино снимай. Он организовал банду, которая, отсиживаясь в Люстдорфе, наводила шорох по всему Городу. Но всему на свете бывает край, и когда эту вычисленную банду брали, её главарь, не сумев уйти от погони, вступил в перестрелку с бывшими коллегами –ментами. Но потом взял и сдался одному из них – Жене, с которым и учился в одном классе, и играл в той самой футбольной команде "Чёрное море".

Его приговорят к расстрелу, и первые красавицы Одессы зарыдают на том суде, а затем было ожидание вынесения приговора, кассация и выход на свободу по амнистии. Бывший мент и бандит по уже сто раз мною названной причине пойдёт хорошо проторенной одесситами дорожке в Москву, где будет работать с тем самым другом Женей в одной газете, и когда уже станет ведущим журналистом газеты "Экономическая жизнь" по настоятельному требованию своего друга напишет повесть.

Он, как и Женя, уйдёт из жизни в сорок лет. Как и соавтор Жени — Илья. И от той же болезни. Которая передалась гимназисту-голкиперу-менту-бандиту-журналисту в наследство от отца. Впоследствии его единственная повесть будет дважды экранизирована. Кроме неё, он написал, в частности, и замечательный рассказ "Фоня", его переиздали в начале семидесятых, и мы, тогда ещё пацаны, потухали при одном упоминании названия этого произведения, а фраза "И тут Фоня увидел вэщь!" стала крылатой в нашем лексиконе.

Такой вот получился рассказ за фотографию оккупантов на фоне пушки, сюжет которого отнюдь не полон … Впрочем, для Одессы, с её воистину легендарной биографией, жизнь никогда не писала иных сюжетов."

[val]

Александр Казачинский, Евгений Катаев (Петров)....имена. Что тут скажешь.

[Вик С.]

- Вы говорите, побрить и подровнять височки? Молодой человек! Вы знаете, как вам повезло? Ваша покойная мама плакала бы от радости, что вы попали к старому Моне Ах, она еще жива? Так передайте ей привет и пожелания!

- Вы знаете, что это за машинка, молодой человек? Это же настоящий "Цубербиллер", она у меня с четырнадцатого года, так что я вам скажу - я её ещё ни разу не чинил! Я с вас симфонию сделаю этой машинкой. Девушки будут на вас умирать с первого взгляда.

- Что вы кричите, юноша? Ну так что, что старый Моня увлёкся, надо с этого делать несчастье? Да, у вас один височек вышел короче. Так вы думаете, небольшая асимметрия - это плохо? Это даже красиво! Когда у меня стригся господин почтмейстер, он всегда говорил "Моня, ты же знаешь - левый височек короче!". И старый Моня стриг короче, потому что господин почтмейстер имел разные щёки.

- Да, я знаю, что у вас одинаковые щёки. Так я виноват, что у вас такая ординарная личность? Ничего, молодой человек, я с вас сделаю Аполлона. Когда я делал Аполлона с господина попечителя окружных гимназий, одна женщина из-за него стрелялась два раза: один раз в себя - один раз в него. Старый Моня всегда умел обслужить клиента.

- Что вы дёргаете головой, молодой человек? Вы думаете, что если вы не будете сидеть спокойно, так вы будете красивый? Не надо так думать! Ну и что же, что печёт затылок? Не делайте с этого трагедию, я вас попудрю, и вы забудете, что у вас есть затылок.

- Что? У вас на подбородке засохло мыло? Я знаю, почему оно засохло? Что, я виноват, что делают такое мыло? Это же не мыло, а пародия! Когда мне доставали французское мыло "жорж", так это же была поэма!

- Да, контрабандой доставали, конечно Тогда люди умели жить и уважали Моню. Вы случайно не контрабандист, нет? Ах, студент? Кто бы мог подумать, такой приличный молодой человек!
- Как, вы хотите сказать, что я постриг вас коротко? Вы меня обижаете. Да, это бобрик, так чем вам не нравится бобрик? Супруга господина генерал-губернатора всегда говорила, что это не причёска, а сплошное па-де-де.

- Что я делаю? Юноша, я готовлю компресс. Вы хотите уйти без компресса? Так за что старый Моня получает деньги, я вас спрашиваю? И вообще, я вас не спрашиваю: старый Моня знает, что он делает клиенту. Что вы шипите, господин хороший? Вам кажется, если шипеть, то компресс станет холодный? Вам нужен холодный компресс? Мне он не нужен. Не капризничайте, юноша, вы не моя тёща. У вас есть тёща, нет? Так у вас всё впереди, не надо нервничать.

- Приходите в следующий раз, юноша, старый Моня наведёт на вас марафет. Я с вас сделаю картину "Явление Христа народу", вот что я с вас сделаю. Будьте здоровы, и не надо говорить спасибо. Старому Моне все говорят спасибо, даже супруга господина генерал-губернатора.

[Вик С.]

Родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:
- Что ты, поц ин тухес купил?
Что такое “поц ин тухес”? - встревал я.
- Это... - “дорогой человек”, - слегка смутившись, отвечала мама.
- Как Брежнев?
- Ой, вей - она хваталась за сердце. - Кто тебе это сказал?
- Папа.
Отец ухмылялся.
- Чему ты ухмыляешься?.. Если этот шлемазал где-то скажет...
- А что такое “шлемазал”?
Мама нервно гладила меня по волосам.
- Это... - такой мальчик...
- Толковый, - подсказывал папа.
- Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!
Авоська летела в раковину.
- Что такое “дрек”, мама?
- Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ!
- Что такое “гурништ”?
- Твой отец!
Я путался.
- Мы будем кушать дрек?
- Да, благодаря этому поц ин тухесу.
- Брежневу?
Мама хваталась за голову.
- Я сойду с ума! Если этот шлемазал...
- Толковый мальчик! - подсказывал папа.
- Если этот... толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть?
Папа понимал.
Его любимой присказкой было: “Советская власть плюс электрификация всей страны!”
Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, глохла машина и трещал телевизор, перегорали пылесос и пробки, когда стиральная машина била током, а посуда об пол. Сотню раз на день.
- Что такое элек-три-фи-кация? - с трудом выговаривал я.
- Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! - отвечал папа.
Мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.
- Он её закрутил?
- Он закрутил нам бейцим*!
- Что такое бейцим, папа?
- Это как мозг, только больнее.
Я терялся.
- Мама, - докучал я матери, - это правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг.
- Ой, вей! - она роняла поварёшку. - Кто тебе сказал?
- Папа.
- Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?
- Что такое цурес, мама?
- Это жить с таким поц ин тухесом!
- Ты живёшь с Брежневым?
Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.
- Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая некейве, мама?
- Тётя.
- Екатерина Семёновна моя тётя?
Из угла я почти не выходил, но и оттуда всё было слышно.
- Что это за язык? - спрашивал я.
- Еврейский, - отвечал папа.
- Я хочу его знать.
- Оно тебе надо?
- Надо.
- Оно тебе не надо.
Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.
- Как блинчики на еврейском?
- Блинчикес.
- А вареники.
- Вареникес.
Картошку я помнил.
- А я знаю по-еврейски, - хвастался я своему другу Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.
- Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист - женат на удмуртке. Хочешь быть сионистом?
Конечно, я хотел.
- Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. - Сионистская, из самого Биробиджана.
“Биробиджан” он произносил шепотом.
- Это иероглифы, - пояснял, заметив, как округлялись мои глаза.
- Что тут написано? - мой палец скользил по диковинным строкам.
- Не туда, балда?! Не знаешь, что у сионистов всё задом наперёд?
Я вёл обратно - ясности не прибавлялось.
- Ну? - вопрошал Эдик.
- Вещь! - откликался я.
Вечером, кружа по комнате задним ходом, говорил папе:
- Видишь, я сионист.
- Так-так, очень хорошо...
Папа смотрел хоккей.
- Сегодня газету из Биобиджана читал.
- Давай, давай, поднажми!
- Вырасту, женюсь на удмуртке.
- Молодец, Харламов!.. Что ты сказал?!
Эдик учил меня алфавиту.
- Это “А”, это “Б”... “В” нету... Это “Г”, это “Д”... “Ж” тоже нету.
- У сионистов нет “же”?! - таращился я. - Как же они пишут “ёжик”?
- В Биробиджане нет ёжиков.
Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино “ой, вей!” не писалось, хоть режь.
- Маме это не понравится, - сокрушался я.
- Зато смотри, как красиво получается “коммунизм”!
- Да! - любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом - он красовался на заборе среди других не менее красивых надписей.
- А электри-фи-кацию можешь? - спрашивал я, и Эдик старательно выводил заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получалась корявой. Букв не хватало.
- Ильичу бы это не понравилось, - качал я головой. - Дорисуй лампочку.
- Что вы, оглоеды, намалевали?! - подлетала к нам русская половина Эдика, баба Лиза.
- Лампочку Ильича! - пояснял я. - Сейчас коммунизм дорисуем, будет понятней.
Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемитизм. Больше у неё коммунизма мы не строили.
Каникулы кончились. Эдик уехал. Начался учебный год.
За сочинение “Как я провёл лето” папу вызвали в школу...
- Занимался сионизмом?! - орал он, багровый, как рабоче-крестьянский стяг. - Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты идиот?!
- Шлемазл, - голосил я, - толковый!
- Вот тебе жареный дрек с грибами!
Папа репрессировал меня ремнём, а мама, качая головой, всё вздыхала:
- Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!..

ПЕРЕВОДЫ С ИДИША:

Поц ин тухес -
грубое ругательство
Шлемазл - бестолковый
Гурништ - ничто
Дрек - дерьмо
Бейцим - яички
Цурес - беды
Некейве - в разговорном идише женщина лёгкого поведения.