Пролетарии всех стран, соединяйтесь, блин
Старая престарая история, свидетели которой уже все умерли. И я тут ни при чём.
Предыстория...
Советское время, некий институт, где, помимо прочего учились и иностранные студенты. И даже - из Африки. В ту пору мы их не стыдились называть неграми.
И вот настала пора, когда студенты едут в стройтряд. В данном случае - в Сибирь.
И надо же было случиться, один негр упёрся рогом и требует, чтобы и его взяли с собой. В требовании, естественно, было отказано. Ну, тут, собственно, международный скандал, тутси стали резать хуту и наоборот... Короче, МИД СССР разрешил взять негра в стройтряд.
Непосредственно история...
Несколько белых ребят несут бревно. По-ленински. На плече. Естественно, все несут на одноимённом плече. Допустим, на правом.
Негр решает помочь, но места для него уже нет и он подставляет другое плечо. Соответственно, левое. Через сотню-другую метров цель достигнута и бревно сбрасывается на землю. С правого плеча. Естественном, вправо.
А там у нас что? Правильно. Там у нас - негр.
И вот - картина маслом: посредине Сибири стоит группа студентов и с ужасом смотрит как на одной ноге прыгает вопящий от боли негр, придерживающий вторую больную ногу рукой. Но держать равновесие, прыгая на одной ноге тяжело. И негр хватается одной рукой за висящий рядом высоковольтный кабель в толстенной изоляции.
Ну... негр орёт, белые студенты тупо наблюдают... а мимо идёт матёрый прораб. И что он видит?
Видит он, как один чудик держится за электрический кабель, дёргается и истошно кричит. Вокруг же стоят его друзья и не знают как помочь.
А что у нас положено делать в таких ситуациях, как судороги при поражение электрическим током? А положено взять деревянный дрын и решительно устранить контакт тела с токонесущей конструкцией.
... Дрын оказался здоровенным, а решимость у прораба советская, партийная... Гипса хватило и на ногу и на руку. А комсомольских выговоров - на всю ораву.
Вся жизнь борьба
Конец сороковых. Время великой дружбы. "Русский с китайцем братья на век...". Студенческая столовая Московского инженерно-физического института. Китайский студент упорно пытается разрезать мясо тупым столовским ножом. Сидящие рядом с интересом наблюдают за этой борьбой. Взял тайм-аут, поднял голову от тарелки, увидел устремленные на него взгляды и виновато так:
А вам слабо?
..
Командир 201-й бригады противолодочных кораблей каперанг Михаил Леопольдович Абрамов (в народе – Леопёрдыч) был существом злопамятным и мелочным. Хоть и дорос потом до начальника Главного штаба ВМФ и трехзвёздного адмирала. Сам он любил про себя говорить: «Я не злопамятный, просто злой и память у меня хорошая».
У него было удивительное умение превращать любое совещание, любую «летучку на бегу» и «пятиминутку», где он главенствовал, в бесконечное пережевывание грехов подчиненных. Грехов настоящих, мнимых и им, Леопёрдычем, подозреваемых. Заматывать до такой степени, что все уже забывали, по какому поводу собрались. Но все с такого мероприятия уходили обязательно выдрюченными во все отверстия.
В один из прекрасных осенних дней 1995 года большой противолодочный корабль «Адмирал Пантелеев» вышел в море на сдачу артиллерийской задачи.
Для «Пантелеева» задача многократно усложнялась тем, что всё стреляющее руководство только-только вступило в свои должности. Новым был командир ракетно-артиллерийской БЧ-2, и хоть он прослужил на этом же самом корабле комбатом почти шесть лет, но был по происхождению отнюдь не артиллеристом, а совсем наоборот – ракетчиком.
А артиллерийский комбат, то есть тот, которому непосредственно нажимать ногой педаль залпа, был и вовсе зелёным лейтенантом, едва выпустившимся из калининградской «безымянной балбесовки». Наше самое западное военно-морское училище называли так потому, что все приличные заведения были названы чьим-то именем, и только калининградское не было удостоено такой чести.
На флоте про таких лейтенантов говорят: «только с дерева». Для него всё было впервые: Дальний Восток, Тихий океан, выход в море, боевая стрельба. А ещё у него была свойственная всем лейтенантам абсолютная уверенность в собственных силах и умениях, хоть и учили его, как и во всех советских училищах, на том, что было снято с вооружения задолго до его, лейтенанта, рождения.
А тут ещё Леопёрдыч за полчаса до выхода на пароход припёрся, хотя не собирался, и никто его не ждал. И, естественно, когда корабль подошёл к границе полигона, он собрал руководство корабля «быстренько дать последние указания». И, естественно, эти краткие указания, как обычно, перетекли в долгое и муторное обжевывание последних, предпоследних и всех предыдущих грехов командира, старпома и командира БЧ-2.
А корабль тем временем, знаете ли, плывёт. А лейтенант-комбат где-то на глубине трёх метров ниже ватерлинии, на своем боевом посту, стучит копытом и ждёт команды. Огневая директрисса тем временем постепенно уходит в слепой сектор. А Михаил Леопольдович вошёл в раж, и вовсю нахлобучивает корабельных начальников. И ведь не скажешь целому командиру дивизии: «Му%ак! Сейчас полигон закончится, придется разворачиваться, и заново все грёбаные поправки в артсистему вводить!»
И вот когда Леопёрдыч дошел до того, как хреново матросы на «Пантелееве» в целом, и в БЧ-2 в частности чистят ботинки и заправляют шконки – бабахнуло.
Все обомлели. Выскочили на ходовой. Видят интересную и легко объяснимую картину. Вторая башня, из пушки которой вьется свежий дымок, смотрит, как и положено, вбок, в сторону полигона. А вот первая башня никуда не смотрит. То есть, стоит себе в походном положении и целится по курсу корабля. Но дымок из ее пушки тоже вьется исправно. Поскольку лейтенанта учили на те системы, что были сняты с вооружения году этак в 1965-м, то на новой системе он просто-напросто не синхронизировал башни.
Тут, конечно, под вой Леопёрдыча («Даже стрельнуть нормально не можете, сволочи!») все кинулись к монитору локатора. Посмотреть, что там у нас впереди, куда улетел боевой 100-миллиметровый снаряд. Впереди была земля, и прибрежная деревня Романовка. Правда, до нее было километров 25, тогда как предельная дальность стрельбы АК-100 по документам числилась 21.500 метров. Все выдохнули.
Лейтенанта-комбата выдернули за тёплое вымя из корабельных недр, и отдали на съедение Леопёрдычу. А сами быстренько отстрелялись – и домой.
Дома, во Владивостоке, корабль на стенке ждал бледный дежурный по дивизии. Ему уже успели позвонить из краевого управления МВД, и вкрадчивым голосом поинтересовались, не было ли случайно у доблестных моряков каких-нибудь стрельб? Поскольку стрельбы запланированы были, дежурный по дивизии сразу же включил дурака, и пообещал соединить с комдивом, как только тот появится.
Соединили с комдивом. В ходе взаимоинтересной беседы двух полковников выяснилась интересная штука. Ежели по Романовке никто из флотских случайно не пальнул, то у доблестной милиции вырисовывается настоящий и всамделишный террористический акт со всеми вытекающими последствиями. Хоть и не случилось ничего страшного – баньку взрывной волной развалило, да в бычка, мирно жующего травку, прямое попадание. Выработали консенсус: панику на глобусе не начинать, последствия ликвидировать силами экипажа.
Дальше командир корабля заслушал во флагманской каюте кратенькую (на часик) лекцию от Леопёрдыча о му%аках-лейтенантах, расстреливающих бычков с 25 километров. По кораблю в это время собирали «нерукожопых» матросов, умеющих забить гвоздь, снабженца раскулачивали на тушенку и сгущенку, а старпом прикидывал, сколько взять с собой спирта. При ежемесячной корабельной норме в 236 килограммов у любого уважающего себя старпома всегда имеется заначка минимум в полтонны. Вопрос заключался лишь в том, сколько понадобится?
Делегация прибыла в деревню. Матросы восстанавливали раскатившуюся баньку и засыпали воронку эпицентра, пришедшуюся аккурат на деревенскую окраину. Бабке, хозяйке невинно убиенного бычка, сразу выдали «за моральный ущерб» тушенки по весу бычка и сгущенки без меры. Но главное, выдали 10 литров спирта – и тут началось…
Узнав, что моряки привезли спирт, вся деревня ломанулась собирать осколки снаряда и вышибать у себя в избах окна. С этими осколками местные жители прибывали к старпому с требованием сатисфакции в жидком виде. «А бычка-то Ануфриевны мы ужо как любили, как любили!» - звучало со всех сторон.
Старпом зверел, видя, как тают запасы спирта, но поделать ничего не мог. Инструктаж от командира перед выездом был предельно кратким и чётким: «Если хоть одна блдь хоть когда-нибудь, хоть где-нибудь…» Так все восемь 40-литровых бидонов и разошлись. И в Романовке начался долгий праздник…
Вы спросите: что сделали с лейтенантом? А он уже давно не лейтенант. Он уже капитан первого ранга, и начальник штаба той самой 201-й дивизии противолодочных кораблей Тихоокеанского флота. И именно с ним я договаривался сперва о посещении московскими журналистами «Адмирала Трибуца», а затем об экскурсии омского «Авангарда» вместе с паном Ржигой на «Маршал Шапошников» (ибо мой «Пантелеев» оба раза был на боевой службе).
Вот только своего начальника штаба все в дивизии за глаза называют «Снайпером». Хотя уже практически никто не знает, откуда это прозвище взялось. Двадцать лет прошло… С тех пор больше никому не удалось вальнуть бычка 100-миллиметровым фугасным снарядом прямым попаданием с 25 километров.
Вечер в обществе двух красоток
Главная Смешные истории
После развода, для реализации своих тайных желаний меня занесло в кабак. Отдохнув по полной, познакомился с очаровательной девушкой. Представилась Лидой, дала телефон. На следующий день, решив форсировать события, позвонил ей. После недолгой беседы, договорились встретиться. Взяв все необходимое для праздника души (бутылку водки, красное вино, и закусь) и как мартовский кот рванул на встречу.
Она пришла на свидание, как все дамы с опозданием на полтора часа и заявила: «По пути мы зайдем к подруге». В голове пронеслось: «Повезло!». Вечер вырисовывался стать незабываемым. Симпатичная хозяйка квартиры, улыбнувшись очаровательной улыбкой, представилась: «Ирина, располагайтесь как дома».
За порогом была уютная однокомнатная квартира, аккуратная и красивая с примечательной большой кроватью, сразу притянувшей мой взгляд. В голове второй раз всплыло: «Повезло!!!».
Ира включила чайник: «Проходите на кухню сейчас будем пить чай, а мы пока пошепчемся». Обе подруги закрылись в комнате. У меня промелькнула мысль «ЧАЙ…?, ну да ладно, может здесь такая прелюдия», с этими мыслями и направился на кухню.
Вот тут и началась первая часть Марлезонского кордебалета.
Только переступил порог кухни, из под дивана, как из норы вылетел пушистый зверь и вцепился мне в ногу. От неожиданности, рефлекторно, как заправский футболист ногой отправил пушистую тварь с троекратной скоростью обратно в логово. И, как ни в чем небывало, стал накрывать стол. Водку пока доставать не стал, но бутылку вина заранее откупорил и поставил в центр сервировки. Сел за стол и стал ждать развитие событий.
Закипел чайник. Из комнаты послышался веселый и полный задора девичий смех вселявший в меня надежды. Распахнулась дверь на кухню, хозяйка с милой улыбкой на лице, взяла чайник в руку…. и в туже секунду на ней повисла озверевшая кошка, разрывая когтями ногу в клочья. Ира, заорав благим матом, метнула на стол горячий чайник.
Выплеснувшийся кипяток ошпарил лучшую половину меня. Я взвился в воздух вместе с сервированным столом. Кромкой падающего стола кошку срезало с ноги, и расплющило пальцы на ноге хозяйки. Все заметались по тесной кухне, попутно круша обстановку и изрыгая матерные проклятия. На грохот и вопли погибающих людей в дверях кухни нарисовалась моя подруга. Обезумевшая кошка, обнаружив путь к спасению, метнулась в сторону выхода. Уткнувшись в ноги подруги она продолжила свой галоп, но уже по женскому телу, стремительно приближаясь к симпатичному личику Лиды.
Я, чтобы не допустить вандализма, взяв поправку на упреждение, размахнулся могучим кулаком от начала кухни и…. от всей души ВМАЗАЛ в район «кошки». Ноги Лидочки медленно оторвались от пола и она беззвучно, головой вперед скрылась в недрах темного коридора. Что-то громыхнуло. Наступила тишина.
Весь пол кухни был залит кровью и вином. Хозяйка была с ног до головы красного цвета, из ноги текла кровь, в коридоре было тихо, жгло ошпаренную плоть. Адский зверь улетел вместе с подругой.
Мы с Ирой, озираясь по сторонам, двинулись по коридору. В самом конце коридора лежал упавший массивный шкаф. Из под него эротично торчали соблазнительные ножки Лиды.
Убрав в сторону мебель, с осторожностью, опасаясь кошки начали раскапывать одежду. Под кучей одежды откопали милое лицо моей подруги. На нем сияла перекошенная кровавая улыбка в стиле терминатора перед смертью. Лида пребывала в глубоком нокауте.
Кое-как привели ее в чувство. К счастью память у нее отшибло удачно подвернувшимся шкафом.
Из комнаты донеслось жуткое рычание. Мы спешно вернулись на кухню и стали зализывать раны. Мне со стороны дам было уделено особое внимание. Висящую в ванной простыню пустили на бинты. Первая часть кордебалета была окончена.
Немного прибрав, стали размышлять, что делать дальше, хотя и так было понятно: «Тварь надо мочить!». Хозяйка решила уладить конфликт миром и пошла спросить у кошки, почему она так себя неоднозначно ведет.
Послышалось милое: «Кыс, кыс»… затем шипение, рычание и вопли хозяйки. Ира выскочила из комнаты с располосованной рукой. «Надо усыплять» - процедила она сквозь зубы. Руку перевязали. Все погрузились в свои «МОГИЛЬНИКИ» в поисках ветеринара-убийцы. Выходной день, почти ночь, поиск не приносил результатов. Наконец один врач согласился, договорились о цене и стали ждать.
Около двух в дверь позвонили. На пороге появился лысоватый, невысокий дядечка, с небольшим чемоданчиком в руке. Внимательно посмотрев на нас, он поинтересовался: «Кого усыплять и где клиент?». Хозяйке сразу стало плохо, она сползла по стенке.
«Пусть пока полежит, а вы будете помогать» - сказал врач указав на нас пальцем. Мне доверили шубу, чтобы накрывать жертву, а Лида вооружилась стальной трубой от замененного стояка воды.
Далее он разъяснил подробный план убийства. Набрал в шприц яду и мы выдвинулись на передовую.
Зайдя в комнату, мы услышали утробное рычание из под кровати. Ткнув в меня локтем ПИЛЮЛЬКИН скомандовал: «Подымай кровать!». На полу под ней, сжавшись в комок, сидело милое существо и смотрело на нас. И тут доктор нарушил весь тщательно разработанный план. Встал на колени и «кыская» пополз к «кошке». И тут началась Вторая часть кордебалета. Дикая тварь с дикого леса узрела цель и ринулась вперед. Вцепилась в доктора, тут же завопившего: «СУ-У-К-А-А!!!!!!!!!!».
Лида не растерялась и ловко махнула трубой. Удар был жесток, точен… и пришелся мне чуть выше локтя. Подумав о вечном, я отпустил кровать на спину врача-убийцы, подтолкнув его в гостеприимные объятия кота-убийцы.
Позже, контуженного ветеринара оттащили и на кухню. Весь окровавленный, он изрыгал проклятия. Бросив шприц с согнутой иглой на стол, он сказал: «Кошка-то бешеная!» . «А сразу по нашему виду непонятно было?!!» - прошипела Лида.
Простыня кончилась, но нам повезло, в чемоданчике у эскулапа было много перевязочного материала. Пока шла очередная перевязка хозяйка пришла в себя и спросила: «ВСЕ?». «Еще нет, но уже скоро» - процедил сквозь зубы доктор.
Порывшись в чемодане спец по ликвидации домашних животных достал пистолет, очень похожий на настоящий, и сообщил нам: «Сейчас я с ней разберусь!». Хозяйка опять сползла по стенке.
«За мной» -прозвучала команда. «А как же план?»- подумал я, но переспрашивать у вооруженного, неадекватного человека желания не было.
Ворвались в комнату. Кошка сидела на шкафу и всем своим видом говорила: «РАЗОРВУ ВСЕХ!!!»... Киллер вскинул наган и почти в упор выстрелил. Кошка потеряла очередную жизнь и телепортировалась на лысую голову ветеринара. Все опять завертелось. Тыкая наугад пистолетом возле своей макушки , ветеринар вел беспорядочную пальбу. Две пули разнесли окна. Мы залегли. «Сейчас сам застрелится» - с надеждой подумал я. Ситуация накалялась.
Лида, решив положить конец вакханалии, подскочила, с визгом оторвала кошку от головы доктора, лишив его бережно лелеемых остатков волос и швырнула ее на пол.
- «Трави!!!» - заорала она.
- «Я шприц не взял» - проскулил окровавленный врач.
Мы опять отступили. Все по старой схеме: заматывание бинтами, проработка плана и снова в очередную атаку.
Я ворвался в комнату и успел удачно накинуть шубу на животное. Навалились втроем. Франкенштейн вонзил шприц, выдавил содержимое. Кошка дернулась, вытянулась и умерла. Все было кончено. Меня потряхивало, очень захотелось домой.
Док принес пакет и запихнул в него труп. «Пойду похороню в помойке» - сообщил он. На пороге комнаты нарисовалась бледная хозяйка. В ту-же секунду пакет ожил и разорвался. К всеобщему ужасу тварь вернулась из Ада. Все оцепенели.
Лида впала в агрессивное состояние и как «горец» размахивая своей трубой уничтожила все остатки роскоши в комнате. Досталось всем включая кошку и дока. У него тряслись руки, когда он набирал в шприц очередную порцию яда.
«Набирай все что есть»- орала Лида. Кошка умерла в очередной раз, отдав последнюю тринадцатую жизнь. Все сидели вокруг трупа и тяжело дышали. Док произнес: «Мне завтра ротвейлера надо идти усыплять», и глядя на Лиду, добавил: «Пойдёшь со мной?». Все впали в бесконечную истерику.
Было уже утро. В дверь позвонили. На пороге стоял наряд полиции, остолбеневший от панорамы. Перед ними стояли «Всадники Апокалипсиса». Забинтованные, окровавленные с перекошенными лицами. Док держал за хвост мертвую кошку, у его ног лежала хозяйка.
Старший наряда произнес: «Шумим. Соседям мешаете спать. ГДЕ ОСТАЛЬНЫЕ ТРУПЫ?!!»
Далее объяснения, протоколы. Не интересно и банально. Доку ушел так и не спросив об оплате, но абсолютно счастливый.
Этот вечер в обществе двух красоток, действительно стал НЕЗАБЫВАЕМЫМ. Хотя и не так, как я ожидал.
Мы жили в одной комнате коммуналки на углу Комсомольской и Чкалова. На втором этаже, прямо над садиком "Юный космонавт". В сталинках была хорошая звукоизоляция, но днем было тихонько слышно блямканье расстроенного садиковского пианино и хоровое юнокосмонавтское колоратурное меццо-сопрано.
Когда мне стукнуло три, я пошел в этот же садик. Для этого не надо было даже выходить из парадной. Мы с бабушкой спускались на один этаж, она стучала в дверь кухни - и я нырял в густое благоухание творожной запеканки, пригорелой кашки-малашки и других шедевров детсадовской кулинарии.
Вращение в этих высоких сферах потребовало, чтобы во мне все было прекрасно, - как завещал Чехов, - и меня впервые в жизни повели в парикмахерскую.
Вот тут-то, в маленькой парикмахерской на Чкалова и Советской Армии, я и познакомился со Степаном Израйлевичем.
Точнее, это он познакомился со мной.
В зале было три парикмахера. Все были заняты, и еще пара человек ждали своей очереди.
Я никогда еще не стригся, был совершенно уверен, что как минимум с меня снимут скальп, поэтому ревел, а бабушка пыталась меня взять на слабо, сочиняя совершенно неправдоподобные истории о моем бесстрашии в былые времена:
- А вот когда ты был маленьким...
Степан Израйлевич - высокий, тощий старик - отпустил клиента, подошел ко мне, взял обеими руками за голову и начал задумчиво вертеть ее в разные стороны, что-то бормоча про себя. Потом он удовлетворенно хмыкнул и сказал:
- Я этому молодому человеку буду делать голову!
От удивления я заткнулся и дал усадить себя в кресло.
Кто-то из ожидающих начал возмущаться, что пришел раньше.Степан Израйлевич небрежно отмахнулся:
- Ой, я вас умоляю! Или вы пришли лично ко мне? Или я вас звал? Вы меня видели, чтобы я бегал по всей Молдаванке или с откуда вы там себя взяли, и зазывал вас к себе в кресло?
Опешившего скандалиста обслужил какой-то другой парикмахер. Степан Израйлевич не принимал очередь. Он выбирал клиентов сам. Он не стриг. Он - делал голову.
- Идите сюда, я буду делать вам голову. Идите сюда, я вам говорю. Или вы хочете ходить с несделанной головой?!
- А вам я голову делать не буду. Я не вижу, чтобы у вас была голова. Раечка! Раечка! Этот к тебе: ему просто постричься.
Степан Израйлевич подолгу клацал ножницами в воздухе, елозил расческой, срезал по пять микрон - и говорил, говорил не переставая.Все детство я проходил к нему.
Стриг он меня точно так же, как все другие парикмахеры стригли почти всех одесских мальчишек: "под канадку".
Но он был не "другой парикмахер", а Степан Израйлевич. Он колдовал. Он священнодействовал. Он делал мне голову.
- Или вы хочете так и ходить с несделанной головой? - спрашивал он с ужасом, случайно встретив меня на улице. И по его лицу было видно, что он и представить не может такой запредельный кошмар.
Ежеминутно со смешным присвистом продувал металлическую расческу - будто играл на губной гармошке. Звонко клацал ножницами, потом брякал ими об стол и хватал бритву - подбрить виски и шею.
У Степана Израйлевича была дочка Сонечка, примерно моя ровесница, которую он любил без памяти, всеми потрохами. И сколько раз меня ни стриг - рассказывал о ней без умолка, взахлеб, брызгая слюной от волнения, от желания выговориться до дна, без остатка.
И сколько у нее конопушек: ее даже показывали врачу. И как она удивительно смеется, закидывая голову. И как она немного шепелявит, потому что сломала зуб, когда каталась во дворе на велике. И как здорово она поет. И какие замечательные у нее глаза. И какой замечательный у нее нос. И какие замечательные у нее волосы (а я таки немножко разбираюсь в волосах, молодой человек!).
А еще - какой у Сонечки характер.
Степан Израйлевич восхищался ей не зря. Она и правда была очень необычной девочкой, судя по его рассказам. Доброй, веселой, умной, честной, отважной. А главное - она имела талант постоянно влипать в самые невероятные истории. В истории, которые моментально превращались в анекдоты и пересказывались потом годами всей Одессой.
Это она на хвастливый вопрос соседки, как сонечкиной маме нравятся длиннющие холеные соседкины ногти, закричала, опередив маму: "Еще как нравятся! Наверно, по деревьям лазить хорошо!".
Это она в трамвае на вопрос какой-то тетки с детским горшком в руках: "Девочка, ты тут не сходишь?" ответила: "Нет, я до дома потерплю", а на просьбу: "Передай на билет кондуктору" - удивилась: "Так он же бесплатно ездит!".
Это она на вопрос учительницы: "Как звали няню Пушкина?" ответила: "Голубка Дряхлая Моя".
Сонины остроты и приключения расходились так стремительно, что я даже частенько сначала узнавал про них в виде анекдота от друзей, а потом уже от парикмахера.
Я так и не познакомился с Соней, но обязательно узнал бы ее, встреть на улице - до того смачными и точными были рассказы мастера.Потом детство кончилось, я вырос, сходил в армию, мы переехали, я учился, работал, завертелся, растерял многих старых знакомых - и Степана Израйлевича тоже.
А лет через десять вдруг встретил снова. Он был уже совсем дряхлым стариком, за восемьдесят. По-прежнему работал. Только в другой парикмахерской - на Тираспольской площади, прямо над "Золотым теленком".
Как ни странно, он отлично помнил меня.
Я снова стал заходить к старику. Он так же торжественно и колдунски "делал мне голову". Потом мы спускались в "Золотой теленок" и он разрешал угостить себя коньячком.
И пока он меня стриг, и пока мы с ним выпивали - болтал без умолку, брызгая слюнями. О Злате - родившейся у Сонечки дочке.
Степан Израйлевич ее просто боготворил. Он называл ее золотком и золотинкой. Он блаженно закатывал глаза. Хлопал себя по ляжкам. А иногда даже начинал раскачиваться, как на еврейской молитве.Потом мы расходились. На прощанье Степан Израйлевич обязательно предупреждал, чтобы я не забыл приехать снова:
- Подумайте себе, или вы хочете ходить с несделанной головой?!
Больше всего Злата, по словам Степана Израйлевича, любила ириски. Но был самый разгар проклятых девяностых, в магазинах было шаром покати, почему-то начисто пропали и они.
Совершенно случайно я увидел ириски в Ужгороде - и торжественно вручил их Степану Израйлевичу, сидя с уже сделанной головой в "Золотом теленке".
- Для вашей Златы. Ее любимые.
Отреагировал он совершенно дико. Вцепился в кулек с конфетами, прижал его к себе и вдруг заплакал. По-настоящему заплакал. Прозрачными стариковскими слезами.
- Злата… золотинка…
И убежал - даже не попрощавшись.
А вечером позвонил мне из автомата (у него давно был мой телефон), и долго извинялся, благодарил и восхищенно рассказывал, как обрадовалась Злата этому немудрящему гостинцу.
Когда я в следующий раз пришел делать голову, девочки-парикмахерши сказали, что Степан Израйлевич пару дней назад умер.
Долго вызванивали заведующего. Наконец, он продиктовал домашний адрес старого мастера, и я поехал туда.
Жил он на Мельницах, где-то около Парашютной. Нашел я в полуразвалившемся дворе только в хлам нажравшегося дворника.Выяснилось, что на поминки я опоздал: они были вчера. Родственники Степана Израйлевича не объявлялись (я подумал, что с Соней и Златой тоже могло случиться что-то плохое, надо скорей их найти).
Соседи затеяли поминки в почему-то не опечатанной комнате парикмахера. Помянули. Передрались. Танцевали под "Маяк". Снова передрались. И растащили весь небогатый скарб старика.
Дворник успел от греха припрятать у себя хотя бы портфель, набитый документами и письмами.
Я дал ему на бутылку, портфель отобрал и привез домой: наверняка, в нем окажется адрес Сони.
Там оказались адреса всех.
Отец Степана Израйлевича прошел всю войну, но был убит нацистом в самом начале 1946 года на Западной Украине при зачистке бандеровской погани, которая расползлась по схронам после нашей победы над их немецкими хозяевами.
Мать была расстреляна в оккупированной Одессе румынами, еще за пять лет до гибели отца: в октябре 1941 года. Вместе с ней были убиты двое из троих ее детей: София (Сонечка) и Голда (Злата).
Никаких других родственников у Степана Израйлевича нет и не было.Я долго смотрел на выцветшие справки и выписки. Потом налил до краев стакан. Выпил. Посидел с закрытыми глазами, чувствуя, как паленая водка продирает себе путь.
И только сейчас осознал: умер единственный человек, кто умел делать голову.
В последний раз он со смешным присвистом продул расческу. Брякнул на стол ножницы. И ушел домой, прихватив с собой большой шмат Одессы. Ушел к своим сестрам: озорной конопатой Сонечке и трогательной стеснительной Злате-Золотинке.
А мы, - все, кто пока остался тут, - так и будем теперь до конца жизни ходить с несделанной головой.