Советский писатель - это, я вам доложу, продукт особенный. Если
специалист подобен флюсу, то специалиста столь характерного, как именно
советский писатель, трудно даже уподобить какой-либо цензурной части тела.
Фокус в том, что когда совписатель становится профессионалом, он
втягивает в жизнь столь специфическую, что скоро абсолютно теряет
представление, как там живет народ, и что там вообще кругом делается. Чтоб
публиковаться в издательствах и журналах, получать путевки в дома
творчества и загранкомандировки и вообще держаться на плаву в литературном
процессе, необходимо постоянно поддерживать связи в своем клане: пускать
пар в свисток. Быть на виду, оказывать услуги нужным фигурам, прознавать
важные новости, участвовать во всяких мероприятиях и говорильнях, и все
это поглощало полностью все время, силы и интересы. А с целью "собирать
материал" о жизни "простого народа" выписывались "творческие командировки"
по стране: писателя встречали, поили-кормили, ублажали и возили на
экскурсии: пусть посмотрит сочинитель, совесть народная, как доятся
рабочие и выполняют план по маслу коровы и быки.
Поэтому в эмиграции совписателю трудно: непривычно. Он ведь,
собственно, ничего не знает. Он ведь, собственно, жив в некоем аквариуме,
где рыбки жрали самосильно друг друга и воевали за жирного червячка и
сытное место при кормежке.
Вот так один московский письменник свалил по израильской визе в
Америку и там выхлопотал у издательства заказ на роман, обличающий ужасы и
агрессивность советского строя. Он с энтузиазмом угромоздился за стол,
мысленно упиваясь суммой будущего гонорара в прикиде на всякие хорошие и
красивые вещи, и... вскоре с обескураженностью и паникой обнаружил, что об
советской жизни не знает вовсе ничего! Ну начисто! А что знает - то слышал
по "Свободе" и "Би-Би-Си". Поскольку все осознательные годы и прожил в
Центральном Доме Литераторов, устраивая свои дела с коллегами за выпивкой
и сигаретой.
Так он блестяще вышел из положения, накатав роман "ЦДЛ", где и
изложил все, что ему вообще было известно о советской действительности: со
злобным весельем и артистической раскованностью свел счеты со всеми
личными врагами, наплел сплетен, приврал сорок бочек арестантов - и пошла
книга! пошла! Но, как нетрудно предположить, это осталась его единственная
книга за рубежом: материал жизненных впечатлений был исчерпан досуха.
Вообще деловые люди Невского - фарцовщики, мясники, официанты и
парикмахеры: элита! - за бугром вдруг как-то обнаруживали, что они
пролетают, и родным ремеслом толком не прокормиться... Вот те и свободный
мир... простор для бизнеса, мля!..
И среди прочих, кто свалил перед Московской олимпиадой в Штаты, был
замдиректора Ленплодовощторга. Можно себе представить, каких масштабов
фигурой он был в Ленинграде. Золотое дно, миллионные махинации: магнат.
Один из хозяев города. Стометровая квартира на Мойке, забитая
антиквариатом, белая "Волга", и собачке золотые зубы вставлены. Но - вечно
отмазываться, совать взятки, комбинировать с документами, - нет
возможностей гению бизнеса для настоящего разворота. И он свалил в страну
настоящего разворота.
И в этой бездушной Америке оказалось, что он на фиг никому не нужен.
Не требуются этим зажравшимся заразам ни фрукты, ни овощи, ни директора
плодовых баз. Ни тебе у них пересортицы, ни дефицита, рынок рабсилы забит
профессионалами, а он человек уже немолодой, и его вообще на работу никуда
не берут: делать ничего, мол, не умеет... или не больно хочет. И бывший
магнат, а ныне балда-совок, на свое пособие начинает мрачно пропивать
тоску по родине: русская ностальгия, классика.
А отношения Америки с Союзом на тот момент предельно мерзкие, Империя
Зла, понимаешь, и один мелкий литагент тут предлагает ему, среди прочих,
написать антисоветской роман: за это вполне платят; это требуется. Он -
крупная величина был, мозговик, менеджер, насквозь знает душившую его
систему, от которой сбежал под угрозой сибирской каторги: чего ж ему не
написать.
Он хватается за это предложение, добивается подписания контракта, как
человек деловой, выторговывает аванс - и становится писателем!
Он приносит из прокатной конторы на Брайтоне машинку с русским
шрифтом, покупает пачку бумаги, и при благоговейной тишине домочадцев
начинает писать роман. Антисоветский. Люто все уже ненавидит.
Пять минут начинает. Час начинает.
Он потеет день, другой, неделю, и по прошествии недели впадает в
черную меланхолию, и вдобавок к пособию пропивает аванс. И не может
написать ни единого слова. Не приучен. Профессия другая. Даже крохотного
рассказика не получается. Не сочинитель он, ну фантазии не хватает: другой
склад ума. Он всю прежнюю жизнь посвятил вещам конкретным: деньги воровал,
- тут мечтательность, знаете, противопоказана. Замечтаешься - и пожалте в
загородку!
Грядет срок сдачи рукописи, звонит литагент: кранты! Не только
заработок заодно с писательской славой рухнул - но и аванс возвращать
надо! Проеден давно аванс, пропит. "Будет взыскан по суду".
Но литагент тертый, приезжает - спокойно разбираться:
- Слушайте, вы кем работали?
- Заместителем директора Ленплодовощторга.
- Ага. Торговля. У русских не поощряется.
- Не поощряется... Н-но окупается...
- Оу? И крупное дело?
- Еще какое!
- Большие деньги, много людей?
- Еще какие деньги, дорогой мой!.. И каждому - дай!..
- Случались интересные истории?
- Да еще какие истории!
- Вы преследовались советскими властями?
- Упаси Бог! У меня всегда комар носу не подточит!
Агент - недоволен:
- Но вы, наверное, боялись пострадать?
- Да уж инфаркт нажил.
- Могли серьезно наказать? За что?
- За что угодно! За все. Могли вообще расстрелять.
- Оу? - просветлел агент. - Так какого черта? Пишите книгу о свей
жизни и работе. За что могли расстрелять. Посмотрим.
И под угрозой отбирания аванса и впадения в полное ничтожество бывший
замдиректора целит неумелым пальцем в клавиши, потеет от умственного
усилия и начинает стучать:
"Я приехал в Ленинград 19 июня 1962 года. Из Днепропетровска. На
Витебский вокзал. В 9.32 утра. По телефону К-1-89-90 я позвонил директору
овощного магазина N_23 Петру Сергеевичу Амбарцумову и сказал, что я от
Тимофея Ивановича, Левченко. Он сказал, чтобы я подъезжал, на троллейбусе
N_9..."
И далее - с утра до вечера, трудолюбиво и скрупулезно, выстукивал он
свою биографию во всех нюансах, славный путь от помощника продавца до
замдиректора объединения. Фантазии у него, может, действительно не было,
зато память - профессиональная, тверже алмаза.
Через пару месяцев, осунувшись и просветлев от напряжения, он
перевязал веревочкой здоровеннейшую пачищу листов и повез литагенту,
радостно вздыхая.
Литагент вытаращил глаза на эту эпопею толщиной с "Войну и мир" и с
сомнением сказал:
- Я знаю, что русские очень трудолюбивы... что, вы еврей? ну тем
более... Поработали, вижу...
Директор говорит покровительственно:
- Дорогой мой. Знали бы вы мою биографию. Куда там Дюма.
Литагент отвечает без энтузиазма:
- Не знаю, с Дюма я не работал... ну, почитаем...
Почитал и понял, что деньги выброшены зря: нечитабельное сочиненьице
получилось. Продать невозможно. О чем автор и извещает с прискорбием.