У меня была собака, и я ее любил.
А действительно, как не любить щенка овчары, от которого еще пахнет щенячьим молоком и шерсткой молодого ягненка. Выпивать и занюхивать.
Появился щенок овчарки Ирмы случайно. Произошла внеплановая вязка (а собаки наверно подумали плановая, плановая) кобеля Ирбиса, который служил в Петровке 38 и клубной суки по имени Рена. Ирма унаследовала от мамы лисью морду и пушистый, свисающий до земли хвост, а от папы широкую грудь, мощный костяк и, наверно, природную вороватость. И две буквы из имени, как положено.
Мы тогда жили в одной комнате коммуналки, вдоль стены проходил стояк отопления, от жара трескались обои, а Ирме, в ее теплой шкурке было тяжко. Она спала обернувшись вокруг холодной гирьки, 20-килограммовой, утром я выставлял теплую гирьку в коридор, на сквознячок.
Росла девочка хорошо. Могла съесть два килограмма сливочного масла, которое теща случайно оставила на подоконнике кухни. Могла размотать вязанку сосисок из холодильника. Могла уронить 3-литровую банку подсолнечного масла и всю ее вылизать с пола. Росла, росла и тут влюбилась. К ней в гости, через набережную, заходили породистые местные вахлаки Эльбрусы, Байкалы, Ирма кисло мотала им хвостом, а влюбилась она в куцего кобелька, с надорванным ухом, плешивого, в репьях, опять же с завода Шампанских вин. Он там подъедался в проходной.
Любовь не была взаимной, когда Ирма своей 40-килограммовой тушкой тянула меня через улицу к проходной, этот кобелек забивался в дальний угол завода и наверно там дрожал от страха. Он наверно думал, что она его сейчас загрызет и съест, наверно слухи о Ирминой прожорливости пошли по району.
У нас двор был закрытый, старый Московский двор, закрытый с двух сторон домами и высоким забором хозяйственного двора Генштаба. И проход сквозь маленький палисадничек на набережную канала. В решетке был выломан прут, и можно было через набережную пройти во двор. Был выломан только один прут, могли пролезть только дети и маленькие женщины.
И в этом палисадничке всегда гуляла собака, открываешь дверь, она сразу во двор, ее все знали, уважали, выгуляется и домой.
Также, на траве, лежало несколько старых досок, связанных, сбитых, наверно из старого забора, росло несколько деревьев яблок–дичек и вполне съедобных груш.
И тут появилась новая гостья. Молодая, наглая крыса, наверно с помойки
Генштаба. Она все время ждала Ирму на крыльце нашего дома, а Ирма при выходе возмущаясь от наглости гоняла эту крысу по двору. А крыса не будь дурой, по прямой, в этот палисадничек и под эти доски. Ирма бегает, суетится вокруг этих досок, а крыса дразнит ее. На Ирме даже лица не было, она была до предела возмущена.
Так продолжалось несколько дней. Крыса осмелела, рассчитала время и маршрут, научилась срезать углы, сидела на крыльце до последнего мгновения, устраивала пит-стоп на соседнем крыльце, меняла резину на более мягкую. Весь двор с увлечением, как за сериалом «Семнадцать мгновений весны» следил за этим.
И вот, после очередного субботника по наведению порядка в нашем дворе , этот забор вытащили из палисадника поломали и сожгли на школьном дворе.
Новый заезд. Утром этот крысеныш опять ждет на крыльце, Ирма выходит из подъезда. Крысеныш ждет ее на задних лапках, стоя столбиком, греет заднюю резину, проветривает тормозные диски передних. Ирма переводит свой взгляд направо, к палисаднику. О-п-п-п-а, а забора то и нет! И широкая улыбка озаряет ее лицо. Старт. Шахматный флажок падает вниз.
На середине пути крыса начинает понимать, что что-то не так, что-то идет не по сценарию и ее не будут поливать шампанским «Кристалл» под забором. И тут она заверещала и с этим визгом пролетела в решетку на набережную, Ирма за ней. Я пролезть не смог. Я бы с большим удовольствием посмотрел за этой гонкой в Монако, я сильно завидовал людям, которые наблюдали за этим забегом.
Прибежал Ирма наверно через минут десять. Довольная улыбка озаряла ее лицо. Не знаю, утопила она ли эту крысу в канале или загнала на дерево, но больше этой крысы во дворе не было.
Ответить с цитированием