Некоторое время назад, рассказывая о старой Монголии, я приводил описание подобного процесса, взяв его из воспоминаний П.Ровинского. Павел Аполлонович Ровинский (6 марта (22 февраля) 1831, Гусевка (Волгоградская область) — 15 (28) января 1916, Петроград) — русский историк-славист, этнограф и публицист, опубликовал интересные воспоминания под названием "Мои странствования по Монголии" ("Вестник Европы", 1874 г.)
"... С названием монгольского кладбища, однако, не соединяйте того представления, какое существует вообще о кладбищах. Здесь вы не встретите не только никаких памятников и знаков на поверхности, но и никаких признаков могил, потому что их здесь и нет. Это совершенно открытое и голое поле, и, придя на него, вы увидите только всюду валяющиеся человеческие кости. Эти кладбища от консульства по обе стороны в одноверстном расстоянии, и одно из них, ургинское, отлично видно из самого консульства. Каждый почти день вашим глазам представляется такая картина: на равнине появилось какое-то большое чёрное пятно; оно движется, волнуясь, становится то меньше и гуще, то шире и реже, и вы ясно видите, что это стая собак, которая то сбивается в кучу, то рассыпается. Это они хлопочат над только-что положенным человеческим телом. Окончивши свое дело, собаки разбредутся, и только тогда вы можете отправиться туда, где найдете еще целёхонькую человеческую голову, там-сям другие кости, клочки шубы, в которую был одет покойник, и дырявый войлочек, на котором он был положен.
Покуда собаки не разошлись, отправляться туда небезопасно. Один раз, ехавший в Ургу вдвоём с казаком, я своротил туда, когда там ещё были собаки: голова, руки и ноги были уже оторваны от тела, волочились также и внутренности, а несколько собак заняты были самим туловищем, уткнувшись мордами меж рёбер, ещё необломанных; все собаки были заняты, но только мы подъехали, они кинулись к нам: хватали лошадей за хвост или норовили поймать за морду, одна кидалась прямо на крестец лошади. Мы, с трудом сдерживая лошадей, не давались наутёк, а твёрдо держались одного направления будто мимо, и этим маневром избавились. Бывали случаи, что собаки кидались на пешеходов и растерзывали их; между прочим, растерзали одну крещёную монголку, шедшую в консульство за получением милостыни.
Таким образом, собаки здесь исполняют роль могильщиков, и, благодаря им, тело здесь не залежится и полдня. Когда мне нужно было собрать монгольских черепов (для этнографической коллекции), то я наблюдал, как соберутся собаки, и через час после того я находил голову готовую, а остальные части были уже растащены. Черепов детских и молодых субъектов я не мог найти цельных, потому что собаки легко их раскусывают, да и от взрослых, чтобы получить с нижнею челюстью, нужно торопиться ...".
Последний раз редактировалось Вик С.; 19.09.2014 в 15:32.
"Нужно заметить, что в мое время там было много нищих сверх обыкновенного, вследствие несколько лет продолжавшегося падежа на скот и разорений, произведенных дунганами и заставивших многих побросать все свое имущество и скучиться ближе в Урге, где и без того народу много, корм выбить, и потому скота мало. Обычно у монголов бедняки прокармливаются около богатых, ухаживая за их стадами и исполняя различные послуги, многие прикочевывают в дацанам и кормятся около них тоже за услуги; а другие, как мы говорили прежде, садятся на караванном пути и живут от караванов. Нищих, которые ходят и прямо просят подаяния, у них немного. Такой нищий подходит к воротам и затягивает песню, состоящую в вымаливании куска. Его оставляют у ворот петь по крайней мере четверть часа, и тогда только подадут."
Монголы вообще не любят казней, и тем больше в Урге, священном городе, смертная казнь — дело необыкновенное. Вспоминают про один случай казни, когда сын убил родную мать. Преступление было по общему мнению ужасное, и всё-таки с трудом могли найти палача между монголами, заплативши ему 120 ланов (около 350 руб). Каково же было найти палачей для 24 человек, и притом таких, в виновности которых никто почти не убежден? Понятно, что на это не согласился ни один монгол; тогда обратились в китайцам, и между ними нашли 12 человек бедняков, которые летом занимаются огородами, а зимой кое-какими ремеслами, большинство же помещается у купцов в качестве поваров, караульщиков и различной прислуги; они же исполняют и роль актеров. Плата палачу за голову идет с того хошуна, откуда происхождением преступник, и устанавливается по обоюдному договору палача с его представителями, которые должны на то время приехать в Ургу, и потому была различна; но кругом каждая голова обошлась в 50 лан, или каждый палач за две головы получил 100 лан (260 руб). Такая сумма для бедняка, конечно, довольно сильная приманка, чтоб подавить в себе человеческое чувство сострадания.
Преступников там содержат так: после разного рода истязаний при выпытывании, их сажают в колодки и цепи, едва кормят, и почти не одевают, а только перед казнью дают им вдоволь есть и даже поят водкой. Трудно, чтобы в виду смерти можно было есть и пить, но они исполняют это с жадностью: значит, голод так силен, что подавляет все другие чувства и даже страх смерти. То же самое испытали и эти 24 человека. Затем подвезли одноколки, запряженные верблюдами; на каждую положили по два человека рядом вдоль телеги, в которой их, конечно, крепко привязали веревками, и в сопровождении конвоя солдат, под командою двоих чиновников, маньчжура и монгола, повезли их в хребет, — в такое место, откуда нельзя бы было видеть ни храмов Урги, ни Хан-улы.
На месте казни заблаговременно поставлено было две юрты для чиновников, которые, как приехали, забрались в одну из них, занавесили даже отверстие вверху и принялись угощаться вином, чтобы ничего не слыхать и не видать, и меньше сознавать, что должно было произойти подле них.
Телеги поставлены в ряд, и каждый палач принялся расправляться со своею парой жертв. Отвязывали руки и поворачивали корпусом так, чтобы шея приходилась как раз на ободе колеса, в которому и привязывали сначала собственной его косой, а потом веревкой; затем рубили топором с широким, четверти в 2 1/2, лезвием, на длинном древке. Сразу не была отрублена голова ни одному; иному досталось 6 ударов, благодаря плохому качеству китайского железа. Иные, по всем вероятиям, ошеломлены были сразу и остальные удары получали без чувств; другие же, будучи не в состоянии кричать, потому что туго были притянуты в колесу, стонали и бились. Солдаты не могли смотреть; стояли отвернувшись и только взывали: "о, гыгэн!"...
А палачи, в особенности один из них, актёр, делали свое дело с удивительным равнодушием: они поскакивали, покрикивали и ободряли друг друга шуточками. Трудно сказать, делалось ли это спокойно или для ободрения себя, от сознания внутренней тревоги, — только сцена вышла крайне циническая. Двадцать четвертому обыкновенно давалось всегда прощение и тут оставлен был очень молодой парень, почти мальчишка, и уже отвязан. На этот раз, однако, не было сделано и этого помилования: его опять положили на окровавленную уже тележку, и, не внимая мольбам и воплям, привязали и казнили."
А вот и сам Ровинский Павел Аполлонович, тот, кто рассказал нам этих ужасов про Монголию ...
В журнале National Geographic этот снимок был опубликован с подписью: "монгольская женщина, приговорённая к голодной смерти".
Хотя этот ящик мог использоваться просто как переносная тюрьма, известная у кочевых народов.
Последний раз редактировалось Вик С.; 15.05.2022 в 15:37.
У Ровинского П.А. есть описание своего похода в Маймачен - это один из трёх районов Урги, в котором находились торговые ряды и магазины:
"Весь город пересечён прямыми узкими улицами и каждый дом здесь лавка. Одни из них прямо выходят на улицу, так что с улицы вы подходите к прилавку и видите различные товары: гамзы (медные трубки), чубуки, мундштуки каменные, фарфоровые и стеклянные; такие же табакерки в виде пузатых флакончиков с узенькими горлышками и с каменными или стеклянными различных цветов пробками, к которым внизу приделана костяная или металлическая ложечка в роде уховертки, чтобы доставать табак; огниво с кожаным мешочком для хранения кремня и трута; кисеты и кошельки; ножи в ножнах с различными принадлежностями: двумя костяными палочками, служащими вместо вилки, напилочком, зубочисткой, уховёрткой и т. д.; поясы, тесёмки, шёлк в мотках и плетенках, бляхи, пуговицы, куски дабы, плитки кирпичного чая, леденец, глиняные и плетеные из тальнику сосуды с маслом или с водкой; шапки, башмаки, конская сбруя; на палках расставлены коробочки и свертки с различными мелочными товарами, фарфоровая посуда, тут же и русские стаканы; более же ценные товары, как шелковые материи, сукна, шертинги, меха, мелкие вещи из более ценного материала, — все это находится в задней комнате в сундуках, и выносится только по требованию покупателя.
Другие лавки можно назвать магазинами: в них на улицу выходит стена с окнами, в которых, вместо стекол, бумага и такая же прозрачная дверь. Есть, наконец, лавки, которые находятся внутри двора. Через ворота вы входите во двор, вымощенный камнем; он чисто выметен; посередине нечто в роде жертвенника, столбик с каменной или с чугунной чашей, в которой наложены курительные свечи, несколько ёлок или сосенок; на вас высыпают собачонки маленькие, косматые, так что у иной не видать ни глаз, ни морды, все они в красных ошейниках, унизанных мелкими погремушками; кругом расположены — кладовые, конюшня, лавка, жилые комнаты. Лавка всегда прямо со входа, и рядом с нею, а иногда в ней самой, жилье. Дверь закрыта занавескою из стёганой на вате бумажной материи, посередине, поперёк, перехваченная планочками, чтобы она сама падала вниз.
В лавке вы встретите полки с товарами и сундуки, кое-что расставлено на полу; у окна конторка, и там постоянно сидит конторщик и пишет все счёты кистью и тушью, перебрасывая по временам кости на счётах. Рядом, направо, жилая комната; тут у задней стены кан — широкие нары, которые снизу нагреваются посредством топки; они закрыты сначала циновкой из гаоляна (род крупного проса, растущего высоко, как камыш), а потом узкими ковриками; по сторонам свернуты тонкие тюфяки; у самой стенки длиненькие, вроде валиков подушки; на кане-же, с боков стоят сундуки темно-красного цвета, покрытые лаком, и на нём же, в середине, скамеечка, заменяющая стол. Стены украшены картинами на бумаге; над дверью надпись, род девиза, взятого из какого-нибудь знаменитого сочинителя; перед каном — печка с жаровней и на ней постоянно кипятится вода для чая. Вас сажают на кан и в вам придвигают столик, и начинается угощение чаем, перепрелым, невкусным; в него кладется леденец, который не скоро тает и не размешивается, так что вы сначала сверху спиваете чай вовсе несладкий, а после остается почти один леденец, но вам опять доливают и т. д.; чашки фарфоровые, вроде наших полоскательных, только маленькие, немного больше нашей обыкновенной чайной чашки. Рядом собирается непременно толпа приказчиков, молодых парней, с красными, пухлыми щеками; разговор ведёт старший, а прислуживают мальчишки. Трудно у них разобрать, кто хозяин, кто приказчик; это все больше фирмы купеческие, товарищества, в которых, как хозяева, участвуют и очень молодые люди; старики же, как более опытные, руководят делом, но без общего совета ничего не решают. Кроме чая угостят вас печеньем, фруктами и непременно табаком — покурить или понюхать..."
А вот описание обеда, точнее - нескольких обедов, рецепт чая, который я не советую ни запоминать, ни записывать, а если уж придётся однажды отведать, наберитесь мужества - глотайте и терпите ... Ничего плохого, только такой чай напоминает хороший супчик : он может быть заправлен пшеном, мукой, жиром, молоком ... Терпите ...
"Мы были в нескольких лавках, везде купили что-нибудь и везде угощались чаем и лакомством. В одной лавке мы били приглашены обедать, когда окончим ходить по городу. Приглашение это, видимо, было Чеченом (переводчиком) предусмотрено и, кажется, предустроено. Мы обедали только втроём с хозяином, а остальная публика всё время толпилась тут, но ни к чему не прикасалась. Кушаний было множество, так что всех не припомнишь ...
Прежде всего поставили тарелочки вроде тех, что у нас употребляются для варенья, и положили по паре деревянных палочек, вместо вилок: затем подали до 10 блюдечек различных солений из редьки, моркови, бобов, капусты китайской, капусты морской, кореньев петрушки или пастернака, огурцов, каких-то червячков вроде раковых шеек, очень тонких и мелких, трепанги, чеснок, в чашечках уксус и при них фарфоровые ложечки. Всего этого мы попробовали, как-будто для возбуждения аппетита; затем пошли настоящие кушанья: мясо различных сортов — говяжье, баранье и свиное — вареное, жареное или с каким-нибудь соусом, смешанное с капустой и с луком, и всё изрезанное на мелкие кусочки, соус с трепангами, уаньцзы — род колобков мясных, суп густой с катышками из какой-то неопределенной массы, затем рис, густо сваренный в воде, и бульон; тут же подали и кругленькие пресные хлебцы, не печёные, а варёные. Последния три блюда были самые невкусные; а все остальные очень вкусны. В промежутках между переменою блюд мы пили подогретую майгуло маленькими, как большой наперсток, чашечками. Кушаний было так много, что я едва мог каждого съесть, чтоб только попробовать; хозяин ел очень мало; зато Чечен выручал: он съедал всё, что подавалось, и то и дело запивал; лицо у него раскраснелось, лоб вспотел; он только отдувался, уставлял на меня свои мутные, навыкате, глаза, и невнятными словами и миной приглашал следовать его примеру. И этот самый Чечен иной день питается одним чаем. Вообще я заметил, что китаец предается умеренности только по нужде или из расчёта, но где ему это ничего не стоит, он ест и пьёт без меры. Не удивительно, что по отчетам английского госпиталя в Пекине самый большой процент болезней приходится на болезни желудка: большая часть из них страдает диспепсией, и они постоянно принимают лекарство, чтоб желудок лучше варил..."
"... Обеда собственно у монголов нет. Вставши утром, они пьют кирпичный чай; иногда тут же варят мясо; потом не едят целый день, только пьют чай, молоко, заедают сухими яствами из молока, как арюл, бисалык и др. Если явится гость, то, угощая его, и сами угостятся; если этого гостя особенно почитают, то заколят сейчас барана, и тогда идет пир. Прочуяв об угощении, соберутся и посторонние. Таким образом, монголы едят, когда оголодают, не определяя времени, или когда представится случай; бедный, конечно, соображается с тем, есть ли чего поесть. Поэтому, принявши от учителей приглашение к обеду, мы должны были сами назначить время и, соображаясь с удобствами, назначили 6 часов вечера.
Оба обеда были одинаковы, с тою только разницею, что на первом обеде нам прислуживал хозяин с хозяйкой и один из его учеников-монголов, и под конец только явились певицы и музыкантши, а на втором — музыкантши и певицы были с начала до конца пира, и поочередно подносили нам питьё, а хозяева угощали только едой. На втором обеде труднее было отказаться от питья, поэтому и беседа шла живее. Оба раза мы засиживались от 6 часов за 12.
Не стану говорить об обеде, потому что он был совершенно в китайском вкусе, поэтому уже известен из прежнего; разнился только тем, что вначале мы пили кирпичный чай с затураном, т.-е. заправленный мукой, поджаренной в масле и с молоком, потом чай байховый с русским сахаром, и в числе мясных блюд поданы были целиком баранья грудинка и ребрушки, испечённые на рожне. Музыкантш было четыре: одна играла на скрипке, помнится — о трёх струнах, и притом волосы, натянутые на смычке, продеты были между струн, а самый лучок был снизу, и скрипка держалась на полу, как контрабас; другая играла на балалайке, третья — на инструменте в роде арфы, а четвертая явилась позже с цимбалом.
Не по-монгольскому, а уж по-русскому обычаю нам поднесли вина перед обедом, и не в маленькой чашечке с наперсток, а с добрую рюмку. Музыкантши поместились против нас, заиграли и запели; а с каждой переменой кушанья одна из них подходила к нам, и, став на одно колено, подносила вино. При питье шли поздравления и пожелания: хозяин говорил целые спичи, мы старались ему вторить, не забывали и музыкантш. Блюдо сменялось блюдом, чарка погоняла чарку, становилось теплей и веселей, музыка делалась живее; но, к удивлению нашему, прекрасные монголки пели только китайские песни и, по-видимому, одинакового содержания и однообразные по мелодии. Все песни были эротического содержания и весёлого характера...
Мы пили тарасун, не переставая, часов шесть, а опьянения большого ни в ком не было заметно; все были только необыкновенно веселы; а русскому человеку этого мало: ему хочется пить для того, чтоб напиться, чтоб одичать или себя не помнить.
Да, такого рода пьянство чисто наша оригинальная черта. У монголов пьянство поголовное летом. Тогда они каждый день гонят водку из молока, и часов с 10-ти утра, как только выходит котёл, начинается попойка. Пьют до тех пор, пока выпьют всё; каждый курит вино для себя, а кто придет — пьёт вместе; но как скоро выпили своё, купить негде, да и не водится покупать его; поэтому поневоле делается перерыв и организм отдыхает. К тому же опьянение от него не так сильно и скоро проходит. Летом с монголами нельзя почти никакого дела иметь, потому что они каждый день пьянствуют; но как только наступила осень, перестали доиться кобылы и коровы, пьянство кончено. Таким образом, монгол не может предаваться пьянству круглый год; упивается не так сильно, как с нашей водки и не пропивается, потому что пьёт свое вино."
Человек выставивший фотографии старой Монголии в интернете рассказывал, что некоторые из них датированы 1925 годом, но есть и более древние - примерно 1908 - 1912 - 1915 годы (судя по возрасту Богдо Хана на фото, а он 1869 года рождения). Первые монгольские фотографии сделал Н.А.Чарушин. В 1888 году он в экспедиции Г. Н. Потанина посетил столицу Монголии Ургу, откуда вывез богатую коллекцию снимков монголов. В 1895 году он выехал по разрешению властей (жил на поселении) в Вятку, умер в 1937 году в г. Киров. Основная часть коллекции осела, скорее всего, в музеях. Затем можно вспомнить Козлова Петра Кузьмича, который руководил монголо-тибетскими (1899-1901 и 1923-1926) и монголо-сычуаньской (1907-1909) экспедициями - мне показалось, что он запечатлён на одной из фотографий.
Пытаясь идентифицировать европейские лица на этих снимках, столкнулся с интересными фактами : на одном из снимков виден автомобиль Ford Model T, он был первым автомобилем в Монголии и был подарен правителю страны, "Живому Будде" Богдо-гэгэну VIII шведским миссионером Францем Ларсоном.
Ларсон был первым миссионером Христианско-миссионерского альянса в Монголии. Он вспоминал :"...Когда я достал ему первую автомашину, когда-либо виданную в Урге, — Форд, — он подсоединил электропроводку к кузову машины, и созвал высших лам и знать на чай. После чая он продемонстрировал им машину, и предложил гостям пощупать полировку её крыльев. Первый коснувшийся машины отшатнулся, словно бы обжёгшись. Остальные рассмеялись над его робостью. Затем протянул руку второй храбрец — и отдёрнул её назад. Ещё больше хохота, подначиваемого Буддой. Ему доставило величайшее удовольствие это чаепитие, на котором его друзья получили такое потрясение, так что никто не изъявил желание составить ему компанию в поездке на этой машине — все они были изумлены его способностью сидеть в ней и с удобствами разъезжать окрест дворца."
Захотел найти фотографию самого Ларсона, перерыл Интернет и отыскал интересный снимок :
Франц Август Ларсон - миссионер и дипломат, на плечах у Ундур Гонгора- телохранителя первого и последнего хана независимой Монголии 20-ого века.
Ундур Гонгор был одним из самых высоких людей своего времени, его рост составлял 2,36 м. О Гонгоре упоминали европейские путешественники, он засветился даже в Российской империи в 1913 году, а его огромные сапоги семья хранила, как реликвию.
Вот что писал об Ундуре Ларсон:
…На одном из таких празднеств боролся громадный монгол. Этот монгол из западных провинций был почти восьми футов роста, широкий и крепко сбитый. Он вышел на ринг почти нагим, лишь в шёлковой набедренной повязке и высоких наезднических сапогах. Живой Будда, всегда готовый поразвлечься, приказал коротышке-ламе, самому низкому в Урге, выйти на ринг против гиганта. Этот лама был быстр и проворен как кошка. Ожидания семи тысяч зрителей накалились до предела. Они вплотную примкнули ко внешнему заборчику, ограничивавшему ринг. Эти двое вступили в борьбу, не торопясь прибегать к захватам; они кружились и уклонялись, каждый надеясь выгадать момент для преимущественного захвата другого, хотя маленький проворный борец едва достигал запястья своего противника. Наконец крохотный лама пробежал между ног у гиганта. Он ударил его выше коленей и сделал мощный толчок. Великан упал с сильным грохотом. Зеваки разразились хохотом. Бедняга великан поднялся, лицо его очень покраснело; и он ушёл, почёсывая голову.
«Великан Гонгор» (в центре) — один из телохранителей Богдо-гэгэна, высочайший человек своего времени. 1910 г.
Последний раз редактировалось Вик С.; 15.05.2022 в 16:26.
Ответить с цитированием
