Литературная страничка.

[Комбат56]

КОМБАТ 56....ОГРОМНЫЕ,УМНЫЕ,ЧЕЛОВЕЧН ЫЕ,-ЛОШАДИНЫЕ ГЛАЗА....Я думаю лучше и не скажешь.ЖИВОТНОЕ ОТ БОГА.

Спасибо Артур за твоё понимание! Это действительно от души...

[Комбат56]

ВАГОНЧИК.
С Вовкой Дрожжиным, я сдружился давно…
Когда, где-то далеко в степи, раздался глухой рокот тракторного мотора, я стоял уже в поле, и вслушивался в приближающееся монотонное урчание. В те далёкие шестидесятые годы, техники в нашем небольшом селе Сартерек, которое являлось отделением совхоза Каракол, было не много, и появление чего-то нового было большим событием, - особенно для нас, детворы.
Вскоре, на горизонте появилось что-то необычное, - большое и непонятное. Какой-то, огромный ящик, похожий на небольшой дом, двигался своим ходом, прямо по ковыльной степи, в нашу сторону. Над домиком, несмотря на разгар лета, словно из печной трубы, непрерывным шлейфом, в небо поднимался чёрный дым. Я заинтересовался самоходным домом. В этом было что-то необычное, и вносило в нашу, в общем-то, бедную на события жизнь, какую-то новизну. Пропустить такое событие я просто не мог. Ни минуты не раздумывая, я рванул по степи навстречу, прямо по колючкам. Босые ноги, не знавшие в летнее время никакой обувки, не боялись ни стерни, ни раскалённой от жаркого солнца пыли, ни острых колючек. Подошва была, всё равно, что покрышка у велосипедного колеса.
Когда мы несколько сблизились, я понял, в чём дело. Гусеничный трактор, которого поначалу не было видно на тёмном фоне странного сооружения, тянул за собой вагончик. Вагончик весь был обшит ровненькими, узенькими дощечками. Когда-то, он был окрашен в тёмно-зелёный цвет. Со временем, краска выгорела под солнцем и дождями, облупилась и ободралась. Кое-где, виднелись места ремонта. Но всё равно, вагончик был шикарным. Подобного я ещё нигде не видел. С одной стороны, у него, было два небольших, застеклённых окошка, - с другой, обшитая железом дверь.
Похожие вагончики были на железнодорожной станции. Мне их там показывали родители, когда возили в город, специально, чтобы показать поезд. Там, на железных рельсах, стояло много сцепленных между собой вагонов и огромных цистерн. Родители называли эти вагоны, почему-то, «товарный поезд», а ещё обещали показать «пассажирский». Говорили, что он намного красивее товарного. Но «пассажирского» мы так и не дождались, и уехали домой. Но, я и не жалею. Я уже давно взрослый и понимаю, что «товар» всегда красивее «пассажиров». В нашем сельпо, я видел целые рулоны яркого и красочного товара. Так что, мне «товарняк» больше нравится. Правда, этот вагончик был намного меньше тех, железнодорожных. Но, зато колёса у него были большие и не просто металлические как на «товарняке», а облитые чёрной, твёрдой резиной. Колёс было четыре штуки, попарно, на двух осях. И резина, как я догадался, у них была наварена для мягкости хода. Правда, эта резина, наверное, мало помогала. Потому что, хотя трактор и двигался не очень быстро, вагончик тяжело переваливался на каждой кочке, скрипел, и подрагивал всем своим деревянным телом…

Трактор остановился прямо в степи, метрах в двухстах от нашего дома. Из кабины вылез какой-то незнакомый мужик, встал на подножку, огляделся. Затем наклонился, и что-то сказал трактористу. Спрыгнул на землю, отцепил вагончик от трактора, и махнул трактористу рукой. Трактор громко заворчал, выпустил в небо клубы чёрного дыма, развернулся на одной гусенице, и плавно покатил, - лязгая и грохоча, в том же направлении, откуда и приехал. Через некоторое время, он скрылся из виду, как будто его и не было здесь никогда. Только постепенно затихающее урчание разносилось над степью. Затем и оно растворилось в знойном воздухе…
Мужик закурил папиросу, проводил глазами уходящий трактор, размял затёкшие ноги. Потом подошёл к вагончику, открыл дверь, вытянул откуда-то из нутра лестницу, приставил её к порогу и что-то крикнул. Тут же из вагончика появились трое мальчишек и женщина. Они осторожно спустились по лесенке на землю. Видно было, что это привычное для них дело, после дальнего переезда, давалось им с трудом. Их слегка покачивало.
Детей было трое, - старший, был ровесником моего старшего брата, младший, - моего младшего, средний был примерно моего возраста. Как позже выяснилось, почти все они оказались нашими тёзками.

Дрожжины решили строить свой дом рядом с нами.
Многие жители нашего села оказывали посильную помощь переселенцам. Как всегда больше всех «помогали» мы, детвора. Мы гурьбой месили глину с соломой в большой яме, заливали раствор в формы, - «делали саманы», хватались за всякую посильную и непосильную работу. Нас прогоняли, ругали, - раздавали смачные шлепки, но нас это не пугало. Мы хотели быть наравне со всеми.
Больше всего мы любили конец трудового дня. Взрослые, взяв с собой мыло и полотенца, шли на речку, отмываться от прилипшей глины. Мы, ребятня, весёлой стайкой, наперегонки неслись к «переезду». В этом месте был пологий спуск к воде, и что немаловажно для нас, - не глубоко. С разбегу, кто в чём был, влетали в воду, плюхались в неё поднимая тысячи брызг, плескались друг на друга, «плавали» держась руками за дно. Вода, нагретая за день, была тёплой как парное молоко, какой-то удивительно приятной и словно живой.
Взрослые же, отходили в сторонку. Женщины располагались ближе к нам, они почти не раздевались, опасливо входили в воду кто в ситцевом платье, кто в сарафане или в халате. Мы весело смеялись, когда кто-то из них присаживался в воду, а одежда надувалась огромным пузырём.
Мужики раздевались под обрывом, яром, как мы его называли. Степенно, в одних трусах входили в воду, мылились, ныряли «с головкой» смывая мыло. Вместе со смытой грязью и мылом проходила усталость. Кто-то затевал игру в догонялки, и они начинали гоняться друг за другом, - ныряли, плескались водой, громко отфыркивались и весело смеялись. В такие моменты они становились похожими на детей.
Вдруг, какой-нибудь самый отчаянный, выныривал неожиданно в середине женской стайки. С шумом он выскакивал из воды, хватал кого-нибудь из зазевавшихся девчат, хохоча, пытаясь шутливо увлечь за собой. Женщины страшно визжали, отбивались от «шутника». Те, кто посмелее, пытались «утопить наглеца».
Затем они шумно, всей толпой выскакивали на берег, и, сбившись в кучку, грелись на тёплом песке, весело обсуждая произошедшую «выходку». После купания, девчата убегали в заросли черёмухи, росшей неподалёку, прямо на берегу, - и переодевались там, в принесённую с собой сухую одежду. Кто-то из женщин обязательно стоял на подступах к кустам, охраняя остальных от «распоясавшихся мужиков». Мужики, перемигиваясь, подсмеивались, подшучивали над «мокрыми курицами». Иногда, кто-нибудь, шутки ради, пытался прорваться через заслон. Часовая поднимала шум, - из кустов выскакивали успевшие переодеться и приготовиться к такому повороту событий девчата, и крапивой «жарили» смельчака. Насмеявшись, все отправлялись по домам. Мы, мелюзга, присоединялись к своим мамкам и папкам.
Но на этом, день ещё не заканчивался. После ужина, шлёпнув «для порядка» пару раз по мягкому месту, мать начинала нас лечить. «Цыпки» появлялись у нас ранней весной, и были до поздней осени. Их было больше или меньше, но они никогда не исчезали совсем. В течение всего дня не замечаемые нами «цыплята», каждый вечер напоминали о себе. Кожа на руках и ногах растрескивалась, лопалась, в трещинках появлялась кровь. Руки и ноги пощипывали, а иногда и огнём горели. Мы скулили, плакали, клятвенно обещали матери «никогда в жизни больше не лезть в грязь и воду»… Мать, ворча и ругаясь, отпаривала наши конечности в горячей воде, тёрла их мочалкой, - пытаясь смыть въевшуюся в тело грязь, а потом, густо смазывала руки и ноги с кровоточащими ранками, сметаной. Боль постепенно стихала, и мы, не дождавшись, пока сметана полностью впитает в тело, сидя где-нибудь в углу на кровати, с вытянутыми для просушки руками и ногами, тихо засыпали, уморённые долгим днём. На следующий день, мы с утра забывали о своих клятвах и обещаниях, и всё опять происходило по одному и тому же сценарию.
Зиму Дрожжины встречали в новом доме. Поздней осенью справили новоселье. Столы поставили прямо во дворе. Гостей было много, - пришли все, кто помогал строить дом. Многие приносили с собой какие-то свёртки, узелки, чугунки…
Дядя Вася, без конца благодарил за помощь, тётя Варя, украдкой вытирала влажные глаза, сновала возле гостей, наполняя большие кружки «пивом», специально сваренным к этому дню. Гуляние закончилось весело, - с гармошкой, песнями и пляской.
Вагончик, на котором Дрожжины приехали к нам, стоял рядом с домом, метрах в десяти, как раз напротив входа в дом. Столы стояли между домом и вагончиком, и были как бы своеобразной границей, между прошлой, - кочевой жизнью, и нынешней, - осёдлой.
Границей, между временным и постоянным.

[Комбат56]

СВИСТОК.
Вот уже второй день, как мы с Вовкой, прогуливали занятия в школе…
Вообще-то мы учились неплохо, и уроки посещали регулярно, но это был особый случай. Мы узнали, что заготовитель, - старый Телембай-ага, привёз новый товар. Мы уже сбегали в заготконтору, и всё рассмотрели. Там было много всяких нужных вещей; - красные флажки, разноцветные надувные шарики, красивые игрушки, а самое главное – рыболовные крючки и мотки капроновой лески. Впереди было лето, а у нас с Вовкой не было ни одного крючка.
Если честно сказать, раньше, нам редко приходилось пользоваться настоящими удочками. Обычно мы, детвора, ловили на «подсос». Это, самая доступная и, казалось бы, самая простая рыбалка, но при этом требуется особое умение и сноровка. Не каждый взрослый мог похвастаться таким умением. У нас были свои секреты.
Удочка очень простая, - к гибкой талинке привязывается обыкновенная нитка, на конце которой привязывается червяк. Червяк должен быть крупным и плотным, и привязывать его нужно не сильно, - чтобы не передавить его ниткой, но и не слабо, - чтобы червяк не смог выбраться из петли. При этом не нужны ни поплавок, ни грузило.
Подготовив удочку, нужно было выбрать подходящее место для рыбалки. Берег должен быть невысокий и уходить в воду отвесно, образуя небольшую заводь. В таких местах, под самым берегом, всегда водилось множество пескарей. На нашей речке, таких заводей было множество, и мы знали их все.
Опускать приманку нужно аккуратненько, - под самый берег, и терпеливо ждать. Самое главное, не спешить во время поклёвки – не выдёргивать удочку, как только пескарь начнёт заглатывать червя. Потому что, в лучшем случае вытянешь одного червя, в худшем – червяк останется у пескаря. Нужно терпеливо дождаться, когда пескарь целиком заглотит червя – «засосёт», (поэтому и называется рыбалка «на подсос»), и затем плавненько выхватить «проглота» на берег. Нам это почти всегда удавалось. Вот только пескари покрупнее, которых мы называли «вьюнами», - чаще шлёпались в воду, не долетая до берега. И тогда мы, вытаращив глаза, хвастались друг перед другом, - какая огромная рыба сорвалась.
Но всё это было раньше, в далёком прошлом. Теперь-то мы стали взрослыми. Мы с Вовкой заканчивали уже первый класс, и, конечно же, мечтали о настоящих удочках, - с острыми стальными крючками, с прозрачной леской, грузилом и поплавком.
Для осуществления мечты нам нужно было совсем немного, - набрать старых тряпок или костей, и, сдать их заготовителю-старьёвщику. За весь этот ненужный хлам, заготовитель расплачивался с нами «ценными», так необходимыми в нашей жизни вещами.
С утра, вместо школы, мы заседали в нашем «штабе», и подводили итоги вчерашнего дня. Штабом нам служил шалаш, устроенный в дальнем углу нашего огорода. Когда-то, когда отец огораживал огород плетнём, несколько свежесрубленных кольев, вбитых в сырую землю, принялись – пустили корни, обросли молодыми ветками и превратились в небольшие деревца, - прямо в изгороди. Под одним таким деревом, замаскировав его всевозможными прутьями, ветками и травой – мы устроили себе «штаб». Летом, когда тыквы пускали длинные плети, мы укладывали несколько плетей на шалаш, и под огромными зелёными листьями наш «штаб» был невидим даже с близкого расстояния.
Вчерашняя добыча была плачевной, итоги её не радовали. За весь день, проведя «ревизию» каждый в своём доме, мы принесли лишь по две-три ненужные, на наш взгляд, вещи. Какие-то детские трусики, маечки и что-то ещё. Костей было и того меньше. Облазив все окрестности, все наши потаённые места, мы насобирали всего с десяток костей. Настоящих «мослов» было всего три. Остальные были или «мосолыжки», или небольшие косточки, либо вообще какие-то осколки. Видимо конкуренты не дремали…
На повестке дня стояло два вопроса. Первый был более выполнимым, но и более наказуем, - сдать в приёмку свои зимние пальто. Зиму перезимовали, до новых морозов было ещё далеко – а так далеко мы никогда не заглядывали. Тем более этот путь нам был уже известен. В прошлом году, мы с Вовкой уже сдавали Телембаю свои пальто. Всё прошло удачно, - пропажа выяснилась только поздней осенью, когда бегать в школу в лёгком пиджачке стало холодно, а пальто «никак не хотело находиться». После долгих «пыток», мы «сдались», - признались в своих грехах, и клятвенно заверили, что впредь не будем больше вытворять подобного. Если бы мы не пошли в первый класс, то нас просто-напросто, в наказание, оставили бы на зиму без зимней, верхней одежды.
Отпустив нам «на орехи», родители срочно изыскали резервы, и кое-как приодели нас. Из нестарого ещё отцовского пальто-«москвички», мать сшила мне шикарное зимнее пальто. Выглядело оно как взрослое, и я всем друзьям говорил, что это настоящая «москвичка», и что купили её в магазине специально для меня. Пацаны с завистью рассматривали большие, блестящие пуговицы, гладили тёплый цигейковый воротник, ощупывали толстую ватную подкладку.
И вот теперь предстояло расстаться с «москвичкой». Было очень жалко, «давила жаба». Я мучительно искал выхода из создавшегося положения. Был ещё один вариант, но каждый из нас, зная о нём, помалкивал, - боялся даже заикнуться. «Чеченский хутор»… Мы смотрели друг на друга не в силах произнести эти слова. После долгого раздумья, «проголосовав» одними глазами, стали собираться в поход…
Чеченский хутор образовался в конце войны, - мы это знали по рассказам, – когда несколько семей чеченцев привезли в наше село. Но, толи местные жители не разрешили им селиться в самом селе, а, скорее всего сами они не захотели жить со всеми вместе. Построили свои дома они немного в стороне от села, километрах в двух, и стали жить своим хутором. С тех пор их поселение так и стали называть – «чеченский хутор».
Нас же, детвору, матери пугали чеченцами, не разрешали даже ходить в сторону хутора. И мы обходили его далеко стороной, несмотря на обилие ягод и рыбные места рядом с хутором. Хутор располагался на берегу речки, вдоль которой были заросли ежевики, черёмухи, боярышника и другие деревья и кустарники. Но больше всего мы боялись «чеченских» собак. Они были огромными как телята, лохматыми и хрипло лаяли, если кто-то появлялся в поле их видимости. Не дожидаясь развязки, мы давали «стрекача», и «смывались» от этих чудовищ, и даже не считали это зазорным.
И вот на этот самый хутор мы с Вовкой и решили произвести вылазку. Мы знали, что не только нам, но и всей детворе, мамки запрещали появляться в окрестностях хутора. А это гарантировало отсутствие конкурентов и возможность «богатого улова».
Попрятали холщёвые сумки с книжками и тетрадками в шалаше, там же оставили мешочки с чернильницами-непроливайками. Выждали время, когда взрослые уйдут на работу, - отправились «на дело». Взяли с собой по мешку, соединив углы – надели их на головы заместо капюшонов, и задними дворами, - опасаясь быть замеченными взрослыми в школьное время, - прокрались к речке. Вдоль речки, прикрываясь – где высоким берегом, где густыми зарослями – направились в сторону хутора. Мы крались в кустах, представляя себя разведчиками, открытые места рысью проносились с шашками наголо - оседлав хворостину, словно будёновцы. Постепенно дрожь в теле и коленках прошла, и, заигравшись, мы и не заметили, как подошли к самому хутору. На подходе мы внимательно осмотрелись, - ничего подозрительного, - осторожно приступили к поискам. Долго искать не пришлось. В ближайшем овраге, мы нашли столько «мослов», что у нас захватило дух. Здесь были и старые, побелевшие кости, долгое время пролежавшие под дождями и высушенные палящим солнцем, - и совсем свежие, истекавшие чем-то маслянистым. По ним ползали какие-то мелкие насекомые и множество чёрных муравьёв.
Мы стали собирать кости в мешки. Сначала осторожно, - с опаской поглядывая в сторону домов, - потом всё смелее. Под конец мы до того осмелели, что уже не таились. Обстукивали кости друг о друга - стряхивая насекомых и прилипший мусор, громко разговаривали – восхищаясь найденным «товаром».
Вскоре мешки наши стали неподъёмными. Жалко было покидать наш «Клондайк», но ведь ещё нужно было дотащить наше богатство до села. Недолго посовещавшись, мы до того осмелели, что единогласно решили возвращаться не вдоль речки, - очень извилистой - а по дороге, которая соединяла хутор с селом. Путь по дороге был намного короче, а главное – не было зарослей кустарника. Ведь возвращаться придётся с грузом, а любая помеха очень сильно затруднила бы наше продвижение…

[Комбат56]

Ноша была тяжела. Но мы, радостные и счастливые, не замечали тяжести – весело шагали по пыльной дороге и живо обсуждали произошедшее, восхищаясь своей смелостью и смекалкой. Мы прошагали примерно треть пути, когда, услышав какой-то скрип – разом оглянулись. Мы увлеклись разговорами, потеряли бдительность, и не заметили, что нас нагоняла арба, запряжённая парой быков. Быки были огромными, с длинными прямыми рогами. Чёрная с белыми пятнами шерсть покрылась дорожной пылью, и оттого быки казались серыми. За арбой бежали две рыжие, лохматые собаки. Мы ахнули… - «чечен!..»
Мешки сами собой скатились с наших плеч. Они упали на пыльную дорогу, загремев костями. Не сговариваясь, мы, рванули вдоль дороги, - собаки, будто только этого и ждали, и побежали за нами. Не успели мы отбежать и десяти метров как они почти нагнали нас. В это время, старик, сидевший на арбе, что-то громко крикнул на незнакомом гортанном языке. Собаки тут же потеряли к нам интерес и вернулись к арбе. Мы стояли ни живые - ни мёртвые, - сердечки наши бешено колотились, готовые выпрыгнуть из груди. Старик остановил быков возле наших мешков, спрыгнул с повозки, закинул громыхнувшие мешки в арбу и подошёл к нам.
- Садыс… - коротко приказал он и указал на арбу. Мы, стояли не шелохнувшись, затравленно смотрели на него и мысленно прощались с жизнью. Старик взял нас за руки, подвёл к повозке и посадил в арбу на наши мешки – по очереди легко подхватив каждого из нас под мышки. Взобрался в арбу сам, взял длинную хворостину лежавшую тут же, и смачно хлестнул ею быков – вытянув каждого из них хворостиной вдоль спины. «Цоб-цобэ…»,- крикнул он быкам. Те нехотя стронули повозку с места, с безразличным видом побрели по дороге, с лёгкостью волоча за собой арбу. - «Цоб-цобэ…» - изредка подгонял быков старик. Немного успокоившись, я стал рассматривать старика. Был он не совсем ещё и старый, как показалось с первого взгляда. Одет он был в серые брюки, в серую, - навыпуск рубаху, подпоясанную поясом с множеством ремешочков, блестящих металлических заклёпок, висюлек и ещё непонятно чем. На ногах, – в такую жару, были какие-то странные не-то ботинки, не-то короткие сапоги. Из-под сапог выглядывали шерстяные, разноцветной вязки, высокие носки, - в которые были заправлены штанины брюк. Голова его была коротко стрижена – почти лысая, наполовину седая. Такой же, с сединой, щетиной заросло и всё лицо. Щетина-то и старила возчика, скрывая черты лица.
-Как зват? – спросил вдруг он у нас. Мы назвались.
- Миня зват Махмут…- сообщил он нам, -…у миня три дети,- продолжил он, - …два сын, - Яха и Роман, - он рукой показал возраст примерно на полголовы и на голову больше нас, - …и адын дэвачка, Румис, такой же, - и он рукой провёл возле наших макушек, показывая её рост.
Я знал Румиску. Она училась в нашем классе. Это была тихая, спокойная, незаметная девочка. У неё была длинная, тёмно-русая коса и большие, задумчивые зелёные глаза. Она чисто, - может быть с небольшим акцентом, говорила по-русски, и поэтому я никогда не думал что она чеченка. Да в этом возрасте никто, наверное, и никогда не задумывался о национальности друг друга. Мы все знали, что мы живём в самой счастливой стране, и у нас самое счастливое детство…
Старик высадил нас на окраине села, выгрузил наши мешки, сунул нам в руки по куску лепёшки – которую он достал из какой-то сумки, молча уселся на своё место, и, не глядя в нашу сторону, - как будто нас и не было здесь никогда, - отправился по своим делам.
Мы стояли на пыльной дороге, зажав хлеб в руках, смотрели на удаляющуюся повозку, и не могли поверить в своё счастливое избавление от «злодея». Вот они мы, живые и невредимые, - никто нас не убил и не изжарил живьём на костре, - как пугали нас наши мамки, а даже наоборот – подвёз, и угостил хлебом…. Тут мы вспомнили про хлеб, и с жадностью сжевали его. Хлеб был не такой, к какому привыкли мы. Мамка пекла хлеб в русской печи, замешивала его на белой пшеничной муке – и хлеб получался мягким и пышным. Этот же был грубым, попадались плохоразмолотые кукурузные зёрна, - но был он для нас почему-то удивительно вкусным. В минуту смолотив хлеб, мы водрузили свои мешки на плечи, побрели в сторону приёмного пункта заготовителя.

Вывалив кости в указанном месте, мы гордые прошли вслед за Телембаем-агой в комнатку, оборудованную под магазинчик. Костей было много. Достаточно было одного взгляда, чтобы оценить количество и качество «товара». Телембай-ага был доволен, и не скупился. Он дал нам по мотку капроновой лески и милостиво разрешил самим выбрать по десять крючков. Любых. Крючков было много – от маленьких «проглотков» и до самых больших, «на сазана». Мы долго перебирали крючки во всех коробочках – выбирали одни, потом, возвращая эти – набирали другие. Наконец окончательный выбор был сделан. Мы повтыкали крючки с внутренней стороны нагрудного кармана рубашки, зажали мотки с леской в руках, ещё раз глянули на коробочки с крючками, вздохнули и собрались уходить.
Но нет! Чудеса на сегодня ещё не закончились. Мы подходили уже к порогу, когда Телембай-ага окликнул нас. В руках он держал ярко раскрашенную птичку. Это был свисток. Я видел такой свисток у кого-то из пацанов. И даже пробовал посвистеть. Свисток сделан из глины, в форме птички. Внутри он пустотелый, а снаружи раскрашен яркими красками. В свисток заливается вода, и когда в него свистишь, - раздаются настоящие соловьиные трели. В зависимости от силы, с которой дуешь в свисток, от уровня воды и ещё много от чего, - трели переливаются различным звучанием, и создаётся ощущение, что поёт настоящий соловей.
Мы опешили. Это был царский подарок…
Скороговоркой пролепетав слова благодарности, мы рванули домой, пока Телембай-ага не успел одуматься и не забрал свисток назад. Мы летели домой на крыльях счастья, - навстречу неминуемому наказанию за пропущенные уроки, - и ничего не боялись. Мы были счастливы. Страхи и трудности были позади, - впереди маячило лето, которое предвещало увлекательную рыбалку, по взрослому, с самыми настоящими удочками. А самое главное – у нас был свисток! И в тот момент мы были самыми счастливыми детьми всего нашего села, а может быть и всей планеты…
До поздней ночи мы играли со свистком, - показывали его братьям и друзьям, по десятому разу рассказывали во всех подробностях, как он нам достался…
Долго ещё не умолкали весёлые соловьиные трели. Потом мы долго спорили, кто возьмёт свисток домой на ночь. Установили очерёдность.

На следующий день, в школе, мы показали свисток всем своим одноклассникам. Дали каждому посвистеть понемногу, гордо показывая как нужно «правильно» дуть в него. Мальчишки, дунув по нескольку раз в свисток, покорно передавали птичку из рук в руки, с завистью поглядывая на нас.
После уроков как-то само собой получилось так, что мы с Вовкой «случайно» нагнали Румиску, которая шла по направлению к окраине села. Теперь то мы знали, что она идёт на хутор. Окликнули её, – она остановилась, испуганно оглянулась. Я подошёл – взял её руку, и вложил в её маленькую ладошку свисток.
- Это тебе, – сказал я, потом подумал, и добавил – от нас, - показал на Вовку.
– Спасибо, - тихо поблагодарила нас Румис, переводя взгляд своих красивых зелёных глаз со свистка, который лежал на её раскрытой ладони, на нас с Вовкой – и обратно.
Мы с Вовкой минутку постояли, переминаясь с ноги на ногу, одновременно вздохнули, развернулись, - и гордые за свой поступок пошли домой.
…На пустынной улице стояла маленькая девочка, с длинной тёмно-русой косой и смотрела вслед двум белобрысым мальчишкам, которые только что сделали свой первый – может быть, самый дорогой в своей жизни подарок.

[aziat]

КОМБАТ 56...ВАСИЛИЙ...Прочитал и аж комок в горле.ДЕТСТВО.Такое чистое и светлое.И такое короткое.Вот все детство мы стремились быстрее стать взрослыми...И только сейчас понимаешь...ЧТО ЭТО ТАКОЕ ЗА СЧАСТЬЕ "Д Е Т С Т В О"...когда тебя лелеют родители,оберегают и стараются во всем тебе помочь и подсобить.Кокое же оно у нас было БЕЗЗАБОТНОЕ И СЧАСТЛИВОЕ.А жизнь бежит без остановок....Часы отмеряют время...Секунды сменяют минуты..Уходящее время напоминает нам о смерти..Ничто и никто не вечен.И только детство ,там много лет назад...казалось нам ВЕЧНЫМ

[Михаил]

Кто не был на передовой,

Не знает правды всей суровой,

Что лишь солдатик рядовой

Является войны основой.

Их было много рядовых,

В боях погибших за державу,

И дело главное живых –

Не опозорить дедов славу.

Они лежат до сей поры

В лесах, а то и в чистом поле,

И только высшие миры,

Хоть что-то знают об их доле.

От Сталинграда до Москвы,

До Альп, ценою высшей платы

Под одеялом из травы

Лежат в сырой земле солдаты.

Когда глядишь на фото те,

В душе родится скорбь невольно,

Как будто саблей по мечте

Ударили, а сердцу больно.

Сергей Вохмянин (Аркадич)

[aziat]

МИХА.......КАК БУДТО САБЛЕЙ ПО МЕЧТЕ УДАРИЛИ,А СЕРДЦУ БОЛЬНО.
Аркадич четко все НАПИСАЛ И ВЫСКАЗАЛ....ВЕЧНАЯ ИМ ВСЕМ ПАМЯТЬ.......

[Комбат56]

КОМБАТ 56...ВАСИЛИЙ...Прочитал и аж комок в горле.ДЕТСТВО.Такое чистое и светлое.И такое короткое.Вот все детство мы стремились быстрее стать взрослыми...И только сейчас понимаешь...ЧТО ЭТО ТАКОЕ ЗА СЧАСТЬЕ "Д Е Т С Т В О"...когда тебя лелеют родители,оберегают и стараются во всем тебе помочь и подсобить.Кокое же оно у нас было БЕЗЗАБОТНОЕ И СЧАСТЛИВОЕ.А жизнь бежит без остановок....Часы отмеряют время...Секунды сменяют минуты..Уходящее время напоминает нам о смерти..Ничто и никто не вечен.И только детство ,там много лет назад...казалось нам ВЕЧНЫМ

Да видно стареем! У меня ностальгия...

[Комбат56]

КОПИЛКА.


Моя трудовая деятельность – работа на «государство», за «деньги», началась после четвёртого класса…
В школьную котельную, из района, со станции Аягуз привозили уголь. Уголь возили на больших, многотонных машинах, «ЗиСах» с прицепами. Машин, всегда, было две или три. Рабочих, чтобы выгружать уголь, в школе не было, - а была только завхоз – тётя Надя Дачук. Тётя Надя, каждый раз, как только приезжали машины с углём, обходила старшеклассников – набирала бригаду для разгрузки угля.
Было лето…
И понятное дело, что застать учеников летом дома – задача почти невыполнимая. Тёте Наде, со своим сыном Колькой, приходилось пробегать почти через всё село, чтобы найти три-четыре человека. Шофера ругались, - возмущаясь. Путь из райцентра был неблизким, больше ста двадцати километров, - а им ещё нужно было возвращаться назад. Дело ещё осложнялось тем, что они всегда приезжали неожиданно, без всякого графика – два-три раза в неделю, в разные дни и разное время.
Колька учился в одном классе с нашим Витькой. Витька – это мой старший брат, он старше меня на два с половиной года, и учится на два класса впереди меня.
Витьке нужны были деньги. У него была мечта – он страшно хотел купить фотоаппарат. Фотоаппарат был у Сашки Полякова, и ему завидовали все пацаны нашего барака. Поляк жил в нашем бараке, через две квартиры от нас. Жил вдвоём с матерью, отца у него не было, и мать почему-то всегда жалела Сашку и баловала подарками. Нас же, в семье было четверо детей, - фотоаппарат от родителей нам не светил, приходилось надеяться только на себя.
Собирать бутылки, как это делал я, Витя стеснялся, – был уже взрослым, да и не в его характере это было. Клянчить у родителей, как это делал младший брат Сашка, он тем более не мог. У него был один выход, – зарабатывать деньги честным трудом. И он их стал зарабатывать, попав пару раз на выгрузку машин с углём.
За работу платили хорошо. Расчёт был сразу по окончании работы. Тётя Надя выдавала по три рубля за каждый выгруженный кузов. Прицеп приравнивался к кузову и тоже стоил три рубля.
Немного поразмыслив, Витька понял, что деньги попросту уплывают на сторону…
Нас три брата – а значит, и заработок мог бы быть в три раза больше. Деньги сами шли в наши руки, - удачу нужно было ловить за хвост, и Витька стал уговаривать нас с Сашкой.
Для начала он провёл с нами разъяснительную беседу. Потом повёл на почту, и долго листал перед нами каталог «Товары-почтой», - тыкая пальцем в фотографии аппаратов различных марок и модификаций. Шепотом зачитывал описание, перечислял их достоинства, показывал цену, – проставленную возле каждой модели.
Мы согласились…
Я, – из солидарности, - нужно помочь старшему брату, Сашка, – потому что всегда очень легко соглашался. Обычно потом он так же легко и отказывался от своих обещаний. Или попросту забывал их.
Вообще-то у меня был свой маленький бизнес. Я собирал пустые бутылки и сдавал их в магазин. Заработок был небольшой – но стабильный. В кармане штанов у меня почти всегда лежала плетёная авоська, – «сетка». Я знал множество «грибных» мест. Самыми доходными были два…
Наши бараки стояли на самом берегу речки Караколки. Их было три. За последним бараком был «висячий» мост через речку. За речкой начиналась промзона. Там были: - стройдвор, мастерские МТМ, автопарк и заправка. Там же, на берегу за стройдвором – как раз напротив нашего барака, года два назад был разбит парк, - большую территорию огородили забором и посадили берёзки и тополя…
Когда-то раньше, мост через речку был настоящим, – деревянным. Но каждую весну мост разбивало льдами, - его ремонтировали до следующей весны, пока однажды в половодье его не смыло окончательно. В селе был ещё один мост – огромный, железобетонный, современный. С железными перилами ограждения и дорожкой для пешеходов. Но он был на краю села, и рабочим приходилось делать большой крюк, добираясь на работу и с работы. Поэтому здесь, вместо унесённого моста, натянули длинные тросы в несколько рядов, застелили их досками, сделали тросовое же ограждение – и мост готов. Мост был длинный, сильно прогибался, а при переходе через него скрипел и раскачивался – извивался как змея. Для нас, мальчишек, это был своеобразный аттракцион. Мы забавлялись, раскачиваясь на мосту, пока кто-нибудь из взрослых не прогонял нас…
Сразу за мостом, в длинном деревянном заборе была калитка, через которую я попадал на территорию стройдвора. Территория была огромная, - большая часть завалена брёвнами, досками, кирпичом и другим строительным материалом. Здесь же были; пилорама, столярный цех, склады, навесы и многое другое. Всем этим хозяйством заведовал мой дед, – Яков Петрович. Он работал десятником, - был завскладом и заведующим стройдвором. Вот к нему-то, чаще всего я и бегал «на заработки».
Дед, моему приходу был всегда рад. Здоровался со мной, расспрашивал о делах, здоровье, школе, друзьях. Ему всё было интересно. Я гордился своим дедом. Гордился, что он такой большой начальник, у него такое большое хозяйство и много рабочих в подчинении. Все разговаривают с ним уважительно, – а рабочие побаиваются.
Поздоровавшись с дедом по взрослому – за руку, отвечал на его вопросы, рассказывал о новостях и приступал к работе. Брал веник, а иногда половое ведро с тряпкой и «проводил уборку». Уборщица у них была, но дед приучал меня к труду и всячески поощрял мой трудовой пыл. После уборки, дед загружал мне в сетку две-три бутылки, «случайно завалявшиеся где-то за шкафом», и прощался со мной. После склада я совершал обход всех цехов и территории в целом. Рабочие меня уже давно знали – подшучивая, доставали спрятанные от начальства где-то по углам или в опилках пустые бутылки. Если улов был небогатый, - через лаз в заборе я перебирался в парк. Молодёжь частенько забредала сюда, особенно по выходным и праздникам. И судя по пустой таре, - не только для того чтобы полюбоваться берёзками и топольками. Правда, здесь дело осложнялось тем, что мне уже самому приходилось разыскивать бутылки, обшаривая траву вокруг биваков.
Собрав «хрусталь» я спускался к речке, сдирал наклейки, отмывал бутылки и нёс «пушнину» в магазин. Вырученные деньги, отложив кое-что на «карманные расходы», - я складывал в копилку.
Копилка у меня была особенная. Её привёз отец, когда ездил на курорт. Это был домик из блестящей белой жести. Стены и крыша были стеклянными. Изнутри – под стеклом, были вставлены красивые картинки из открыток. На крыше была жестяная прорезь – труба, для монет. Я уже второй год пытался наполнить копилку. Каждый раз, опуская очередную порцию монет, я заглядывал в прорезь, пытаясь увидеть содержимое. Внутри было темно, и ничего не было видно. Меня мучили сомнения, – всякий раз, взвешивая копилку на руках, мне казалось, что она становилась легче, несмотря на мои старательные вклады. Я неоднократно обследовал копилку и убеждался, что она совершенно цела, - жесть запаяна аккуратно, как и была, стёкла не разбиты, прорезь для монет узенькая и вытрясти через неё монеты, и тем более, пролезть через неё пинцетом или чем-то ещё, чтобы вытащить деньги – невозможно…

[Комбат56]

Колька прибежал за нами во время обеда, потому и застал всех дома. Наскоро дохлебали, похватали с собой куски, – чтобы дожевать по дороге, и отправились «на работу». Мать знала о нашей затее и не противилась, – лишь бы не бездельничали.
Машин было две, - Колька сообщил нам об этом ещё с порога. Нас получилось четверо на четыре кузова, и искать никого больше не стали. Дорогой, наспех глотая захваченные с собой куски, мы бурно обсуждали предстоящую работу, хвастались друг перед другом своими «могучими мышцами», сгибая в локтях тощие ручонки.
Водители, разморённые полуденным зноем, лениво играли в карты, спрятавшись в тени клёнов, густо росших вокруг школьного парка и стадиона. Они с сомнением посмотрели на наши с Сашкой тщедушные, маломощные фигуры, - Витька с Колькой были покрупнее. Но мы с азартом объяснили им, что «мы только с виду хилые, а на самом деле сильные и выносливые». Тем более, мы знали, что здесь командует тётя Надя, и шоферов наш вид должен мало интересовать.
Поставили под разгрузку первую машину. Привезённого угля было ещё не много. Вся территория возле котельной была ещё пуста, - только в углу, возле самой котельной был небольшой бунт привезённого раньше угля, да чернела земля, обозначая границы, отведённые под склад. Бунт был ещё небольшой, и поэтому возле него поместилась только машина – прицеп не дотягивал до края. Открыли боковой борт. Пришлось повозиться с запорами. От дальней дороги уголь слежался, борта распёрло, крючки никак не хотели открываться. И монтировкой ковыряли, и молотком стучали по крючкам, – пока удалось откинуть деревянный борт. Борт коротко хлопнул, ударившись о резину баллонов, и тут же вниз посыпался освобождённый уголь. Над машиной поднялось чёрное угольное облако. Постепенно пыль рассеялась. Вопреки ожиданиям, угля ссыпалось совсем немного. Спрессованный, – он стоял почти отвесной стеной.
Разобрав принесённые из котельной совковые и штыковые лопаты, мы влезли на машину. Уголь был не очень крупный, – больше пыли. Дома у каждого топились печки, и мы знали, что больше всего ценится антрацит, – кусковой уголь. Горит лучше, – и тепла даёт больше. А такой как этот пришлось бы поливать водой, перемешивать, потом уже засыпать в печку. Этот уголь только для котельной и годился.
Выстроившись вдоль открытого борта, мы бойко – с энтузиазмом приступили к разгрузке. Сталкивали ногами, цепляли лопатой, гребли – как могли, спихивая его вниз. Предусмотрительно поснимав рубашки и штаны и сложив их в сторонке, мы в одних трусах и каких-то обувках копошились в кузове автомашины. Угольная пыль оседала на наших телах, белобрысых головах, – забивала нос и рот. Чем дальше мы двигались от края кузова, – тем медленнее продвигалась работа. Пот, сначала пробивавшийся испариной, постепенно стал стекать струйками. Чёрные разводы от угольной пыли вперемежку с потом, покрывали наши тела, руки и ноги. Мы без конца высмаркивались, отхаркивались от вездесущей пыли. Утирая руками пот, струившийся по лицу – размазывали грязь, создавая немыслимые узоры.
…Вдруг, кто-то, глянув на соседа, согнётся в хохоте, держась за живот руками, повалится на угольную кучу, не удержавшись при виде чёрного в разводах тела, - когда белыми остаются только белки глаз да зубы. И тогда каждый хохочет, показывая руками друг на друга, не подозревая что сам выглядит нисколько не лучше соседа. Насмеявшись – делали небольшой перекур, во время которого старательно вымеряли лопатой кузов и усердно высчитывали, сколько выгрузили – а, сколько ещё осталось. О стоявших ещё нетронутыми кузовах, старались не напоминать друг другу, – лишь украдкой, с тоской поглядывали в сторону стоявших машин.
Через какое-то время, с первым кузовом было покончено. Сразу как-то веселее лопаты заскребли по днищу, сгребая остатки. Принесённой метлой вымели весь кузов. Борт закрыть не удалось, – выгруженный уголь прижал его к колесу. Окликнутый водитель протронул машину вперёд, – поставил прицеп под разгрузку, похлопал бортом о колесо – стряхивая остатки, и с силой хлопнул, закрывая его. После короткого отдыха, мы приступили к разгрузке прицепа, – а затем и следующей машины. Скажу только, что шуток и смеха с каждым кузовом у нас было всё меньше и меньше, а перекуры всё длиннее и длиннее…
Получив у тёти Нади заработанные трёшки, мы с Сашкой, передали деньги старшему брату, и гурьбой отправились на речку – отмываться. Вмиг посерьёзнев, солидно шли – а не бежали как обычно, – чувствуя себя настоящими рабочими…

Вскоре пришла посылка из «Посылторга». На почту пошли втроём. Витька заполнил квитанцию, заплатил за посылку нашими «трояками», которые мы заработали за две недели, и мы понесли посылку домой. Нас распирала гордость. Это была первая настоящая вещь, приобретённая нами, на свои заработанные деньги, - да не просто купленная в магазине, а присланная как взрослым из далёкой Москвы…
В посылке оказался фотоаппарат «Смена 8-М» - стоимостью 12 рублей, и куча всевозможных принадлежностей к нему – плёнок, проявителей, закрепителей, бумаги и др. Мы были в восторге. Наконец-то мы пришли к заветной цели, - у нас всё есть, и можно будет больше не ходить «на уголь».
Как выяснилось позже – мы рано радовались. Это только потом, через какое-то время, мы узнали поговорку: - «если хочешь разорить друга, – подари ему на день рождения фотоаппарат».
Фотоаппарат был классный – «зэканский», - как мы тогда говорили. Мы его с придыханием разглядывали, осторожно ощупывали, аккуратно поглаживали, – чувствовали себя самыми счастливыми детьми на свете, и втайне гордились собой.
Витька долго изучал инструкцию – паспорт, зарядил «фотик» плёнкой, и выполняя обещание «сфотал» нас с Сашкой по три раза каждого по отдельности, и два раза обоих вместе. Один раз я снялся в одежде, во весь рост, – уперев руки в бока, гордо выпятив грудь и задрав голову. И дважды, – у стены нашего барака, по пояс оголившись, напыжившись, сжав кулаки и согнув руки в локтях, выпятив всю свою мускулатуру.