Прощал ли Унгерн кого-нибудь, когда-нибудь, и оставлял ли без наказания за неисполнение его приказания?
Да, и я могу это подтвердить следующим эпизодом.
Вскоре после занятия Урги, начальник авто-команды, полковник М. пришёл на автомобильный двор и вызвал механика.
— Сандро, — сказал он, бледный, мигая встревоженными глазами, — барон приказал приготовить для поездки на север все имеющиеся в городе автомобили, и если хоть один из них не дойдет до конца путешествия, то он лично застрелит меня там же на месте.
Все молчали. Каждый из нас понял, какой смертельной опасности подвергался полковник. Из двух дюжин автомобилей, которые были захвачены в Урге, только одна треть их была на ходу, другие же были разобраны и служили запасными частями для ремонта...
После бессонной ночи и тяжёлого труда, к утру мы приготовили пять автомобилей годных и готовых для поездки.
Эти автомобили выстроились вдоль дома, где помещался Штаб. Разогреваемые, гудящие моторы, громкие перекликания шоферов с последними напоминаниями о том, чтобы не забыть... Суетливые и немного неуклюжие, робкие монгольские князья в шелках и в своих тяжёлых гутулах (сапоги с острыми носами кверху) занимали места в автомобилях, не забывая своих сёдел.
Унгерн, по-видимому, был в хорошем настроении. Он стоял, высокий, худощавый, в белой папахе, в коротком монгольском бушлате с генеральскими погонами на широких плечах и Георгиевским крестом на груди и улыбался сквозь редкие рыжие усы своими тонкими губами, показывая передние торчащие зубы, слушая перебирающего свои длинные четки старика-ламу.
Очевидно, барон был доволен тем, что этот автомобильный отряд произвёл впечатление на монгольских князей, взволнованных предстоящей поездкой.
С ревом моторов, так как глушителей не было, эта кавалькада из пяти автомобилей быстро промчалась по улицам города, пугая на своем пути лошадей, верблюдов, ослов и зазевавшихся пешеходов.
В поле, по бокам дороги, протоптанной верблюжьими караванами, ещё лежал снег. Здесь и там, у самой дороги, лежали одиночные, парами и группами, труппы китайцев, большинство раздетых и без обуви. Это были убитые из арьергарда, защищавшего отступление китайцев из Урги.
Автомобиль с текущим радиатором стал кипеть, перегрелся и остановился в 30-35 верстах от Урги. Два монгола со своими сёдлами пересели в мой автомобиль. Бюик Унгерна был следующим, который сдал. Он не смог взять крутую гору; его шофер-немец, на больших оборотах мотора включал конус, автомобиль подавался рывком вперёд на несколько футов, икал и глох...
Другой, Додж, попробовал подтолкнуть его и сорвал себе заднюю полуось.
Лицо барона хмурилось и передёргивалось, но он угрюмо молчал, сдерживаясь в присутствии монгольских князей, а может быть шоферы своими честными попытками и тяжёлой работой в преодолевании ненормальных условий дороги, убедили его в том, что виновных не было.
Немец взял мой Додж; осенённый счастливой мыслью, он подвернул автомобиль и... задним ходом легко взобрался на вершину горы. Некоторые из монгол набились со своими сёдлами в два автомобиля и с бароном на переднем сидении, со своим шофером-немцем укатили. Только три молодых князя с их сёдлами остались на макушке горы в ожидании лошадей. Мы же, три шофера в Бюике барона, повернули назад в Ургу, таща на буксире Доджа с сорванной полуосью и с четвёртым шофером за рулём.
В долине, в которой ещё лежал снег, нам пришлось остановиться — у автомобиля на буксире спустила шина, и вдруг мы были ошеломлены и напуганы, когда кто-то выстрелил три-четыре раза в нас. Пули просвистели мимо, но мы спрятались за кузова автомобилей.
С дальнего косогора спускались в долину несколько всадников. Они остановились настороженно, а потом скрылись в соседнюю рощу, когда мы дали по ним залп из наших четырёх винтовок. Мы не знали, кто были эти горцы — остатки ли китайских шаек (гамины) или заблудившийся патруль дивизии барона. Выяснять это было для нас опасно.
Я сомневаюсь в том, что автомобильная шина могла быть сменена БЫСТРЕЕ чем эта, которую меняли мы — четыре шофера, подстёгиваемые жужжанием пуль поверх наших голов... А затем задние колеса нашего Бюика подняли целое облако снежной пыли — так мы рванули с этого места домой.
Позже, вечером, когда мы сидели за обеденным столом в нашем бараке, явился немец. Платиновые контакты прерывателя в магнето забились медными стружками от плохо пригнанной крышки. Барон, потомок прибалтийских немцев, даже не рассердился на своего шофера-немца, когда ему пришлось пересесть в последний, оставшийся на ходу Форд. Немец, только после часов подробного исследования причин остановки мотора, смог вернуться домой.
Мы даже рассмеялись, когда вскоре явился капитан Е-ф, его "Фордянка" не могла закончить путешествие — мост был снесён разлившейся рекой, и последние 12 верст до фронта барон и монгольские князья проскакали верхом,
Итак не только один, но и все пять автомобилей не дошли до конца пробега и... никто не был наказан.
Раза два по вызову и наряду Штаба Дивизии, я возил Чин-Ван-Джембулвана, который занимал большой пост в монгольском правительстве и в то же время был посредником между живым богом Богдо-Хутухта Гэген и бароном. Я слышал, что в прошлом Джембулван (смесь бурята с монголом) был скотопромышленником около русской границы. Он бегло говорил по-русски.
Унгерн пригласил его к себе в дивизию, зная, что этот ловкий делец будет служить ему, как носитель и как проповедник среди религиозных монгол новой идеи и плана барона о возвращении на монгольский трон Богдо-хана, в то время находившегося под домашним арестом по распоряжению китайских властей, оккупировавших Монголию. За это монголы должны будут помочь Унгерну образовать военную базу, откуда начнется поход против большевиков...
Пока Джембулван совещался с Хутухтой, я допускался в нижний этаж дворца, где на полках были собраны нужные и ненужные предметы европейской культуры: граммофоны, пианино, химические аппараты, хирургические инструменты, коллекции часов, ружья, револьверы, пистолеты различных времен и конструкций.
Из граммофонных пластинок мне был приказ от Джембулвана — брать только марши и польки.
Чтобы убить время, я слонялся по двору, заходил в гараж, где находились три автомобиля с воздушным охлаждением марки "Франклин" и один Форд с китайским паланкином вместо кузова; и когда мне было больше не о чем говорить с разодетым в шелка, но в европейских ботинках с крагами, личным шофером Богдо-хана, я шел в зверинец.
Чтобы дойти до клеток диких зверей, до белого слона и до белых, необычайной величины, дромадеров, надо было идти по деревянному тротуару. С двух сторон на меня бросались громадные псы. Они, все прикованные, стояли на задних ногах, поддерживаемые натянутыми цепями, из открытых пастей изрыгая страшный лай и пену. Оступиться на тротуаре было очень опасно.
Город Урга был окружён кучами отбросов. На эту свалку монголы выносили умерших. Собаки были священными санитарами: по ритуалу умерший должен быть съеден собаками, если он угоден богам. Собаки тысячами жили на этих кучах в диком состоянии. По ночам лай этой тысячи тысяч собак сливался в шум, подобный резкому воющему ветру во врему морского прибоя. Горе заблудившемуся пешеходу ночью на этой свалке. Самые крупные экземпляры этих собак-людоедов и были представлены в этом коридоре.
Довольно часто по дороге домой мы останавливались в деревянном бревенчатом доме купца-бурята. За чайный стол с самоваром приглашался и я. Джембулван "приглядывался" к пригожей молодой, "сдобной" дочери бурята. Мне говорили, что его эти "ухаживания" увенчались успехом. У нашего автомобиля, за отсутствием батареи, огней не было. По вечерам Джембулван посещал бурятку на коне.
К молодому монголу, начальнику стражи — "цирику", моему компаньону по юрте, приходила стройная, грациозная, краснощёкая монголка. Их деловитая, без объятий, без поцелуев и без стыда, любовь вначале меня шокировала, но потом... превратилась в забавный и волнующий спектакль, которого я стал дожидаться даже с нетерпением.
Пока монголка оглядывала меня своими нескромными глазами-щёлками с головы до ног, её любовник перевёл мне её предложение... Соблазн был велик. Но в моих путешествиях по Азии (Монголии), я встречал безносых женщин, у которых висел маленький передник, подвязанный за уши и закрывавший ужасную дыру, которая заменяла разрушенный сифилисом нос. И только недавно я привёз русского доктора К. и подслушал через войлочные стенки юрты его лекцию Джембулвану об опасности и последствиях шанкра, а затем денщик вынес ведро с кусками окровавленной ваты. Я не был уверен в том, что эта монгольская "газель" не разделяет своё любовное ложе и с нашим шефом.
Я был доволен "новой страницей" моей жизни. Вместо вилки я подносил пищу ко рту палочками, вгрызался в только раз вскипячённую ножку барашка и отрезывал кусок от неё моим острым ножом, как можно ближе к моим губам, пил зелёный чай с овечьим жиром и молоком яка, курил монгольский табак из длинной трубки и, кроме того завёл себе табакерку с нюхательным табаком с тем, чтобы предложить "понюшку" табака монголу-другу, который в свою очередь даст мне насладиться тем же из его табакерки.
Я научился приветствовать моих монгольских друзей, выставляя (протягивая) вперёд мои руки ладонями кверху, на которые приветствуемый клал свои руки, если он чувствовал себя выше меня по своему положению. Но как бы верх вежливости — он мог подвести свои руки под мои, желая показать этим, что он признаёт мое превосходство над ним. И пока происходил процесс этого "рукоприложения", мы, промодулировав наши голоса в тонах самых дружественных, мягких и уважительных, говорили друг другу: "Сайхум байна!..".
Здесь я научился любить монгол. Они, потомки Чингиз-хана, унаследовали характерные черты, только в обратном смысле их значения: вместо воинственных, грубых, жестоких победителей-деспотов — предков, они стали скромными, робкими, миролюбивыми, религиозными, часто эксплуатируемыми разными обманщиками и самозванцами.