1.
Кремлёвские чары.
Наконец-то мы можем перейти к показаниям человека, который многое мог бы прояснить в этой тёмной истории. Правда условия, в которых ему приходилось давать эти показания, не располагает к откровенности. Но всё-таки, и в этом вы сами убедитесь, он делает это искренне. Не выгодны для него многие сделанные им признания. Но какое это имеет значение для человека, для которого и в этих условиях чувство обиды на своих товарищей по борьбе выше всего, парализует всё, даже самый элементарный инстинкт самосохранения.
Он искренен, и в этих ужасающих, никак не укладывающихся в голове нормального человека, признаниях, в хладнокровном, переполненном излишними подробностями и свойственными времени выражениями, изложении своего отчёта "о проделанной работе".
И невольно создаётся впечатление, что не первый раз он всё это рассказывает, что всю свою оставшуюся недолгую после этих событий жизнь он только посвятил воспоминаниям об этих нескольких днях, так круто всё изменившие в его пустой, однообразной жизни. Этих нескольких днях, что вырвали его из этого убого мира, вознесли на вершину, в страну Олимпа, насыщенную своей особой, значимой жизнью, энергией и событиями, и отшвырнули назад, снова – в эти самые отстои безропотного человеческого существования, в котором уже нет ничему места, кроме его обиды.
Он так ничего и не понял. Ни тогда, когда вершил суд над другими, ни сейчас, когда давал эти показания, прекрасно понимая, что стрелки хронометра, отсчитывающие последние дни, часы, секунды его жизни уже запущены.
Он и не пытается их остановить. А всё с той же скрупулёзностью и последовательностью произносит один тот же текст, в котором и отразилась вся его настоящая, для него только и значимая жизнь.
Ему ли, при расстреле самого себя видевшему лица передавших его товарищей, занесённые над собой штыки обезумевших юнкеров, бояться смерти.
Он говорит правду. Потому что лгать он не умеет.
Он может схитрить, обмануть врага, напасть из-за угла, выстрелить в спину своего товарища.
Но лгать он не умеет.