Многие купцы, которые были доподлинно осведомлены о китайских делах, замечали уже в то время и совершенно верно, что наше посольство слишком велико для того, чтобы полностью отправиться в Пекин, потому что китайцы запасли перекладных лошадей и провизии только на 100 человек, и от них едва ли можно требовать большего ... Граф Головкин издавал циркуляры, в которых тем, кто отстал и ходатайствовал о каком-либо занятии в Сибири, выказывал свое благоволение; но только от некоторых бесполезных субъектов смог отписаться. Таким образом, только через несколько недель экспедиция покинула Иркутск и отправилась в последнее путешествие через озеро Байкал в Кяхтинский острог.
В трёх сотнях верст, в Монгольской Халхе, на берегу реки Тулы лежит Урга, постоянная ставка китайского пограничного ван Юндедорджи, свояка тогдашнего императора Цзяцина. В этой же ставке находился и монгольский кутухта, или Верховный жрец. Пограничному вану было поручено от двора сопровождать посольство. Он поручил сразу после нашего прибытия в Кяхту через дзаргучея (коменданта) Маймачена справиться насколько они многочисленны. По получении ответа последовали, как и ожидалось, возражения китайцев, в которых они на разных основаниях устанавливали, почему они не могут перевезти такое великое множество людей в Пекин, и остановились на том, что примут не более сотни человек.
Упрямство посланника затянуло эти переговоры настолько, что было потеряно уже почти два месяца, и даже своего первого секретаря он отправил в качестве курьера в Ургу. Однако ничего не помогло, и он был вынужден уступить, и в конце декабря 1805 года отправился из Кяхты в сопровождении лишь 128 человек.
Эти все переговоры произвели в графе Головкине такую досаду и доставили ему такие скверные предубеждения о китайцах, что сама его миссия уже стала ему отвратительна и он желал только лишь прибыть как можно скорее в Пекин. Привыкшему к увеселениям европейских дворов, бывших в его дипломатической юности, ему было невыносимо мучительна задержка в таком жалком селении, как Кяхта, и его первый секретарь выдумывал ему развлечения. Только в еде он мог находить некоторое удовлетворение своему тщеславию, одним словом было употреблено всё, чтобы из Кяхты сделать маленький Петербург к удивлению добрых кочевников, её населявших. Его гордость заставила его, с самого начала совершив ошибку, разгневаться на русского пограничного инспектора, статского советника Вонифонтьева – человека, играющего там важную роль, из многолетнего опыта всё знающего о китайских делах, поддерживавшего собственные гладкие отношения с китайцами и, несомненно, из мести предпринявшего некоторые попытки помешать переговорам.
После того как посланник был вынужден удовлетвориться установленным как приемлемое числом в 128 человек, он думал, что сразу может отправиться в Пекин, тем более что его первый секретарь вернулся обратно из Урги с приятными известиями о том, что для нашего путешествия все готово. Однако теперь китайцы, никогда не договаривающиеся о двух вещах одновременно, пожаловали с другим вопросом, а именно подчинится ли посланник употребляемому в Китае церемониалу. Потеряв терпение от длительных предыдущих переговоров и опасаясь, что и теперешние могут тянуться столь же долго, граф Головкин ответил, чтобы быстрее с этим покончить, что он станет выполнять церемонии таким же образом, какой они могли наблюдать у предыдущих русских послов. Видимо, вынужденный , как и множество добрых людей в Пекине, со всеми этими славословиями и поклонами для того, чтобы его миссия достигла цели, а по его возвращении чтобы об этом помалкивали.
Ответ графа весьма изумил китайцев, поскольку было непонятно, почему он ранее твердо стоял в таком, по их мнению, незначительном вопросе, как количество многих ненужных людей, а тут так быстро согласился с их точкой зрения. Ван также подумал, что посланник желает только беспрепятственно попасть в Пекин, а там первым делом начнет чинить препятствия в церемонии коу-тоу (девятикратное
касание пола лбом). Поэтому он рапортовал наверх, в Трибунал Обрядов и велел бейси и бейли (титулы принадлежат монгольским князьям) принять на границе отправляющееся из Кяхты посольство.
Отъезд из Кяхты проходил с большой помпой. Все воинские были при оружии, нашу процессию сопровождала масса вооруженных бурят на лошадях, и мы все вступили на границу под звуки артиллерийского салюта с обеих сторон. Здесь посол попал в тяжелое положение, поскольку, выехавши верхом из Кяхтинских ворот, был буквально затоплен массой монгольских и китайских подростков, весьма невоспитанных, которые подхватили его скакуна под уздцы и ощупывали его великолепно расшитый камергерский мундир до тех пор, пока подбежавшие монгольские солдаты не разогнали их ударами кнута. Многие усмотрели в том предзнаменование успеха нашего предприятия. Наша процессия прошла не так, как того желали китайцы – к вратам Маймачена, – а мимо них. Причина тому удивительна. Пред всеми китайскими воротами высится деревянная ширма-забор, которая мешает заглянуть внутрь, или же ворота так построены, что путь через них дугообразен. Перед Маймаченом стояла как раз такая ширма, и граф Головкин попросил дзаргучея, чтобы тот распорядился её убрать, дабы его карета могла без помех пройти в ворота. Однако он получил отрицательный ответ, потому что китайцы придают этим ширмам суеверное значение и убеждены, что они не пропускают дурного влияния извне. Это раздражило посланника настолько, что он решил не въезжать в Маймачен и потому был вынужден завтракать не у дзаргучея.
Погода весьма мало благоприятствовала нашему путешествию к Урге. Хотя постоянно было ясно, однако холод был невыносим, часто ниже 30° по Реомюру, и наше упрямое желание совершать путешествие в европейских каретах привело к тому, что мы пробыли там гораздо дольше, чем было необходимо. Так как монголы не умели обращаться с нашими экипажами, ничего в них не понимая, они укрепили веревками на дышлах поперечные штанги, в которые они впряглись сами перед лошадьми, и таким образом мы были везомы более людьми, чем лошадями. К тому же монгольские лошади дичатся упряжки, и большинство к тому попыток не удались. К вечеру посольство собиралось в большой лагерь из монгольских войлочных юрт, и это было единственным временем, когда мы могли получить горячую еду и питье, и таким образом мы добрались до Урги только после едва ли не 14-дневного путешествия.
Многословность китайцев в переговорах и воистину огромные неудобства путешествия окончательно расстроили наших господ дипломатов; каждый мечтал вернуться назад в столицу, и не одна слеза выступила из глаз, когда разговор заходил о Вене или Париже. Особенно глубокое презрение развилось к китайцам и ко всему китайскому, что и послужило причиной тому, что большой завтрак, который давал нам ван по нашему прибытию в Ургу в присутствии прибывших офицеров, наших казаков и четырнадцати музыкантов, был оставлен, едва отведан. Сие было бы оскорблением для каждой нации.
Урга расположена близ тракта, примерно в 140 географических милях от Пекина, а курьерское сообщение между двумя пунктами неимоверно быстро, потому что постоянно были отправляемы с депешами два человека на сменных лошадях с тем, чтобы скакать сколь можно быстро, и случись с одним из них несчастье, другой, взяв бумаги, без помех продолжил бы свой путь. Послание в Пекин было
таким образом в пути 5 дней, а в 12 дней могли иметь в Урге ответ, отправленный из столицы. Вскоре после нашего прибытия в лагерь пограничного вана, последний получил на свой сделанный по нашему отъезду из Кяхты рапорт, в котором он уведомил, что посланник обещал исполнить церемонию, ответный приказ следующего содержания: устроить для посла перед троном императора в Урге торжественный пир для того, чтобы при этом, испытав графа Головкина, установить, станет ли он исполнять коу-тоу перед троном или нет. Всё посольство было также официально приглашено на это торжество, и граф принял это приглашение без того, чтобы ранее навести справки о том, какие именно употребляются при этом церемонии и бывают ли вообще. Таким образом мы на следующее утро пожаловали при холоде в 28° в парадных костюмах и при шляпах во двор замка, где было назначено торжество, и там посланник был встречен ваном в церемониальной одежде. Его темно-фиолетовая верхняя одежда с драконами и прочею богато вышитой отделкою, и все его повадки указывали его придворным на его сан, на его происхождение от Чингис-хана и давали понять о высоком родстве с самим императором. После предварительных приветствий, когда мы уже почти окоченели от холода, граф Головкин должен был проследовать в залу, где стоял императорский трон и там ван известил посла, что китайские законы требуют, дабы все перед сим троном сперва совершили однократно коленопреклонение, а затем должны были коснуться головою пола, прежде чем они могли бы участвовать в торжественном пиршестве.
Этого посол никоим образом понимать не захотел и начал жестокий, продолжающийся несколько часов кряду спор по этому поводу, в то время, как лица из его свиты были угощены завтраком в маленькой соседней комнатушке и в галерее. Граф Головкин убеждал вана, что совершенно противно его достоинству как представителю императора, требование поклона какому-то столу, покрытому жёлтым атласом, что ни одно предыдущее русское посольство не было принуждаемо к столь унизительной церемонии и доказывал, что соглашался совершить коу-тоу только перед лицом самого императора в Пекине. На что ван возражал, что пока ещё ни один иностранный посол не удостаивался такой чести, чтобы от имени императора быть принятым в таком далеком городе Пекине у императорского трона, и что сие место следует рассматривать, как самое священную особу императора ...