1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 7.
https://humus.livejournal.com/7717401.html
1912. Монголия на снимках Александра Алексеевича Лушникова. Часть 7.
https://humus.livejournal.com/7717401.html
ginaki (19.04.2021) Альфредыч (19.04.2021) Гобиец (19.04.2021) кларнет (19.04.2021) Сергей Карцев (20.04.2021) СЕРЕГА УКТК (19.04.2021)
МОНАРХИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ БАРОНА УНГЕРНА (14)
Apr. 20th, 2021 at 9:06 AM
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/2021/04/20/
Продолжение следует.
Сергей Карцев (20.04.2021)
Открытка, купленная мной на Главпочтамте Улан-Батора (уж очень Ильич на ней похож на коренного жителя).
Цэвэгмидийн ГАЙТАВ
Отрывок из поэмы
(Монголия)
Ленин — вождь
пролетарской страны —
в тот день работал в Кремле.
Пред ним ташур,
монгольский кнут,
лежал на рабочем столе*.
Пред ним — развёрнутое письмо,
простой бумаги
листок,
И он изучает
строку за строкой,
вникает в смысл строк.
А рядом,
у самого стола,
не отрывая глаз,
Глядит Сухэ-Батор
на Ильича,
одет в монгольский хантаз**.
Ленин прочёл письмо
и сказал,
придав теплоту словам:
«Привет от меня
монгольской стране.
Россия поможет вам.
И эти слова
в кочевья пришли,
как негасимый свет.
Они прогремели
в трудных боях,
в песнях великих побед.
Они воссияли
алой звездой,
они подымали борцов.
Они пылали
алым огнём
на шлемах русских борцов.
* В рукоятке этого кнута было запрятано письмо В.И.Ленину.
** Хантаз — безрукавка, жилет, надеваемый поверх халата.
Альфредыч (21.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (21.04.2021)
Человек, по-настоящему увлекшийся филателией, только со временем начинает понимать, что почтовые марки обладают особенным свойством – среди прочего они помогают «открыть ворота» к увлекательным поворотам современной истории. Я, будучи еще школьником старших классов, а вовсе не востоковедом, ощутил это на марках Монголии: во многом благодаря им я открыл для себя эту неповторимую, своеобразную страну, а заодно и получил еще в «доинтернетную» пору первый опыт системной «изыскательской» работы, который впоследствии пригодился в жизни.
Временной период моего увлечения монгольскими марками имеет вполне четкие границы – он начался со второй половины 1960-х годов (а точнее с серии динозавров 1967 года), когда наша семья приехала в эту страну, и завершился в середине 1970-х, когда я вернулся в Москву получать высшее образование. Никакого каталога монгольских марок в тот момент у меня не было – зарубежные издания были недоступны и о статье С.Блехмана «История почты и знаки почтовой оплаты Монгольской Народной Республики», опубликованной в 1964 году в журнале «Советском коллекционере», я вообще не слышал.
Первый, венгерский каталог монгольских марок я приобрел в Улан-Баторе только в 1972 году, а до этого просто довольствовался, как говорится, «устным фольклором»: по выходным в зале то ли Дворца пионеров, то ли Дома культуры (уже и не припомню точно) собирался здешний клуб филателистов: местные коллекционеры и разные «жучки», старавшиеся что-то запродать, по большей части, иностранцам, время от время заглядывавшими на «торжище».
Услышанное, по возможности, «систематизировал» в блокноте – он-то и был моим своего рода каталогом. Удивительно, но когда заполучил в руки нормальный каталог, мой блокнот соответствовал ему процентов на 95%! Не скажу, что это был плодом «кропотливейшей» работы, просто самих почтовых марок, выпущенных в стране где-то до 1959 года, было не так много, а остальные свободно можно было купить в окошке на Центральном почтамте Улан-Батора.
Уже первая серия монгольских марок, «зафиксированная» мной в блокноте – как ее называли, «Элдэв-очир», вызвала у меня кучу вопросов и заставила «взяться» за литературу.
Народная революция в стране победила, как я знал, еще в 1921 году. Времена были, понятное дело, непростые, стране было не до введения собственных денег (отсюда и номиналы в непонятно чьих долларах). Но главным вопросом был следующий: почему на первых послереволюционных (!) монгольских марках оказались представлены перекрещенные ваджры (к слову, ваджры можно было при желании приобрести из-под полы в упомянутом клубе по вполне сходной цене), а не что-то более революционное, например вождь революции Дамдин Сухэ-Батор, который к тому времени уже успел умереть?
И еще: что заставило правительство новой страны разместить заказ на печать этих марок в Китае (об этом знали абсолютно все, кто собирался по выходным в клубе), от которого страна фактически отделилась за 13 лет до этого и Китаю это очень не нравилось? Уже позднее встал еще один вопрос: почему в советских изданиях местом тиражирования этой серии назвали Москву, хотя еще в 1920-е годы советским филателистам было известно, что это было сделано в Шанхае?
Ответы на второй и третий вопросы нашлись в новейшей истории как Монголии, так и Китая. С одной стороны, в Советской России, только-только вышедшей из-под пресса Гражданской войны, до конца не понимали, что реально происходит в далекой Монголии. Да, Внешняя Монголия еще в 1911 году провозгласила независимость от Китая, но ее «двигателем» было духовенство. Потом последовала китайская оккупация, новая волна борьбы за независимость, которую волею судеб возглавили «Черный барон»-белогвардеец Роман Унгерн фон Штернберг и вновь местное духовенство. Да, власти молодой Советской республики поддержали монгольских повстанцев, выступивших против барона, Ленин встречался с Сухэ-Батором. Но с кем он тогда не встречался: и с Гербертом Уэлсом, и с Нестором Махно…
Наконец, в 1921 году Россия официально признала Монголию. А в итоге к середине 1920-х годов в Монголии, с одной стороны, действовало революционное правительство, а с другой, сохранялась, пусть и ограниченная, но монархия и теократический правитель Богдо-хан, в 1911 году возглавивший национально-освободительное движение, оставался безусловным авторитетом для монголов, в подавляющем большинстве своем людей глубоко верующих (отсюда и понятная всем ламаистская символика, избранная для первых почтовых марок – алмазная ваджра (элдэв-очир), служащая, среди прочего, символом вечной, нерушимой стабильности, мудрости и просветленности, но вовсе не революционного порыва).
На Востоке в начале 1920-х годов Советская Россия делала Китай и Сунь Ятсена.
На юге Китая, который отделения Внешней Монголии не признавал, к середине 1920-х годов действовало революционное его правительство Единого фронта, а Национально-демократическая, партия Гоминьдан даже начала реорганизовываться по образцу партии большевиков. Сунь Ятсен активно взаимодействовал с Коминтерном, у него уже работали десятки советских политических и военных советников. У себя в стране правительство Гоминьдана активно обрастало союзниками, в том числе и среди северокитайских генералов. Вдобавок ко всему очень много монголов проживало в самом Китае, по другую от Монголии сторону пустыни Гоби.
«Влезать» в противоречия, имевшиеся между двумя своими союзниками, взявшись, в том числе, тиражировать финансово обязывающие знаки почтовой оплаты Советская Россия не горела желанием. В итоге благодаря поистине «восточной комбинации» монгольский заказ, с одной стороны, «освященный» именем одного героя национально-освободительного движения – Богдо-гэгена VIII, отправился в типографию на территории другого героя – Сунь Ятсена. При этом взаимных симпатий, судя по всему, друг к другу они не питали.
Как бы сегодня сказали, «заказ на печать» первой серии монгольских почтовых марок был оформлен в конце зимы 1923-1924 годов (это по информации монгольских филателистов – документального подтверждения на сей счет мне найти не удалось, - С.Ш.), а в апреле Богдо-гэгегн VIII умер, и монархию в стране быстро ликвидировали. Из типографии же серия «Элдэв-очир» вышли только в начале июля.
Что же до последующего «переезда» тиража в Москву, то здесь мне видится разве что политический «подтекст». Продвигать этот тезис в филателистические массы начали западные каталоги. В условиях полного отсутствия информации «с мест» их логика была понята: первой страной, признавшей МНР, была Советская Россия, первые новые монгольские дензнаки напечатали в Москве, стало быть, и первые почтовые марки печатали там же, а Китай признал МНР только в конце 1949 года. Когда дело дошло до советских публикаций 1960-1970-х годов, никто никого разубеждать в этом не стал – Китай уже был нам с Монголией «не друг».
А что с номиналами этих марок в долларах? И каких, собственно, долларах? Можно было бы, в принципе, понять, если бы номинал указывался в китайских лянах, русских рублях (Урга, нынешний Улан-Батор, до революции была одним из основных «распределительных» центров китайско-русской торговли, да и после революции торговля, хотя и сократилась, но не прекращалась). На худой конец, в мексиканских песо (как ни странно, конкретно эта серебряная деньга имела хождение на севере Китая, в Маньчжурии и, соответственно, Монголии). Но доллары…
Вот что писал на этот счет журнал «Советский коллекционер» № 11-12 за 1924 г.: «До установления правильного менового хозяйства, кочевые племена вели счет на головы скота. Расстройство хозяйства, вызванное войной и революцией, повлекло за собой рецидив «живой валюты». Произошло это в Монголии в период господства в ней известного барона Унгерна в 1921 году. По его указке Министерством Финансов Монгольской Республики были выпущены в апреле 1921 года 6%-е обязательства в 10, 25, 50 и 100 долларов, причем 10 долларов приравнены барану, 25 долларов приравнены быку, 50 долларов приравнены лошади и 100 долларов приравнены верблюду».
По факту 1 монгольский доллар равнялся для простоты взаиморасчетов 1 китайскому ляну. Но в советских публикациях номиналы марок серии «Элдэв-очир» определялись в «китайских долларах». Полагаю, что из-за барона Унгерна – в Монголии он надолго не задержался, продолжил воевать с большевиками и его в 1921 году расстреляли в Новосибирске.
Продолжение следует.
Сергей Шаров
http://www.philately.ru/article/phil...-i-verblyudov/
ginaki (23.04.2021) Альфредыч (21.04.2021) Гобиец (22.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (21.04.2021)
В 1924 году, практически одновременно с выпуском почтовых марок, к печати были подготовлены новые, «послеунгеровские» монгольские доллары. Но Богдо-гэгэгн VIII умер и в обращение новые купюры не пошли, а в 1925 году началась денежная реформа и на ее территории начали хождение тугрики и мунгу.
Сами марки первой монгольской серии, как и особенности их хождения в стране были достаточно подробно описаны С. Головкиным в статье, опубликованной еще в 1927 году в журнале «Советский коллекционер» №9. Добавлю только, что из каталоге Александра Водяницкого (М. ЦФА «Союзпечать» 1981), по каким-то причинам «пропала» 5-центовая марка с зубцовкой 11,5. Ну и еще: от монгольских коллекционеров я слышал, что наряду с «каталогизированными» беззубцовыми марками номиналов 10, 50 центов и 1 долл, в страну в 1924 году поступили и 2- и 20-центовые беззубцовки. Но своими глазами я их, в отличие от первых трех, не видел.
Тираж марок серии «Элдэв-очир» был и так невелик (к опубликованным в разных источниках цифрам я бы относился осторожно, поскольку корректно проверить их вряд ли представляется возможным), а из-за того, что их зачастую использовали еще и в качестве служебных, спустя некоторое время стало очевидным, что до выхода марок, номинированных уже в новой национальной валюте, министерство почт и телеграфов «не доживет». И оно обратилось за поддержкой в министерство финансов с просьбой использовать для почтовых целей фискальные марки, которые к тому времени были подготовлены и отпечатанны непосредственно в Монголии.
В отечественных каталогах эти фискальные марки присутствуют уже в качестве почтовых – с соответствующей надпечаткой разного цвета, и коллекционеры, ориентируясь, главным образом, на них, как-то оставляют «за скобками» собственно сами эти миниатюры. А между тем они, пусть и очень простые на современный взгляд, могут поведать о многом.
Для начала – это авторская работа знаменитого и очень интересного монгольского художника Балдугийна Шарава. Другое дело, что эти марки - вообще первый опыт монгольских полиграфистов, а сам Шарав до этого момента вообще не имел дела с почтой и марками. Он был знаменит совсем иными работами.
Балдугийна Шарава (1869 - 1939) еще называют «монгольским Брейгелем», и его творчество сегодня хорошо известно не только в Монголии, но и за ее пределами. Иконописи Шарав учился в небольшом провинциальном монастыре, а потом, покинув его стены, несколько лет странствовал по стране. Оказавшись в Урге, он отправился к Богдо-гэгэну с расчетом, если удастся, получить у него заказ. Тот, если верить легендам, попросил художника показать его наброски, а затем, чтобы убедиться в его профессионализме, выдал вершок полотна и поросил изобразить на нем тысячу разных слонов. Шарав принялся за работу, на пятисотом Богдо-гэгэн сбился со счета и дал «добро» на открытие мастерской. Мировую известность Шараву принесли, конечно, не слоны, а работы, так или иначе отражающие повседневную жизнь кочевников, условно называемые в каталогах «Один день Монголии» и «Праздник кумыса». Первая (на ней действуют почти полтысячи персонажей) показывает обыденную жизнь в самых разнообразных проявлениях: обряды свадьбы и похорон, освящения жертвенника Духу горы на перевале, занятия скотоводов - дойка, стрижка, приручение животных к упряжке, разделка туш, изготовление войлока, заготовка сена. При этом картина буквально вся наполнена юмором, массой комических деталей – за эту особенность стиля Балдугийн Шарав получил свое прозвище «Марзан» - «Насмешник». В общем, если окажетесь в Улан-Баторе, загляните в Национальную художественную галерею – получите огромное удовольствие.
После революции Шарав приступил к работе в ургинской типографии, занялся оформлением первых газет, журналов, книг. И первых почтовых марок, отпечатанных на территории послереволюционной Монголии. Вернемся после «лирического отступления» к фискальным маркам, чтобы найти ответ на два вопроса: когда же они были выпущены (не марки с надпечатками, с ними все ясно: в 1926 году, а сами фискальные марки) и почему их номиналы прописаны по-русски, при том, что на кириллицу страна перешла только в 1940-х годах? Ответ на первый вопрос можно попробовать найти, как мне кажется, при помощи марки в 1 доллар.
Если приглядеться, то мы обнаружим, что наряду со знаком «Соембо», который еще с XVII века служил символом монгольского народа, и традиционного растительного орнамента на ней присутствуют две детали – цветок лотоса и звезда внизу и вверху этого знака.
В этом «дополненном» виде «Соембо» в ноябре 1924 г. он был утвержден Великим Народным Хуралом страны в качестве символа государственной независимости: лотос должен был символизировать чистоту помыслов, а пятиконечная звезда – освещать путь в будущее. А уже в феврале 1925 года было объявлено о грядущей денежной реформе и введении в оборот новой национальной валюты. Таким образом, можно сделать вывод, что первый тираж упомянутых фискальных марок был подготовлен и выпущен именно в этот период.
А появление на них текста на русском языке объяснить несложно: российский бизнес плотно «обосновался» на территории Монголии еще с XIX века, активно оперировал он в стране и в середине 1920-х годов, в первую очередь Сибгосторг и Центросоюз. Тогда же в условиях НЭПа на рынок Монголии потянулись акционерные общества «Шерсть», «Хлебопродукт», «Всероссийский Кожсиндикат», «Дальгосторг» и другие. Они-то, в основном, тогда и являлись главными плательщиками налогов и сборов. Отсюда и русскоязычные надписи на фискальных марках (к слову, и на монгольских долларах образца 1921 года стояла надпись по-русски «Краткосрочное обязательство Монгольской государственной казны»).
«Переформатирование» фискальных марок в почтовые происходило довольно оригинально: четырех работников конторы, отвечавших за это, вооружили деревянными штемпелями с надписями на английском и старомонгольском языках и в свободное от основной работы время они «штемпелевали» листы фискальных марок. Сами эти марки продавались неподалеку в Министерстве финансов всем без разбору, и люди шли с ними в контору, бывало что даже со своими штемпельными подушечками (работники-то могли быть заняты своими неотложным делами) и просто просили дать им штемпели, чтобы самим проставить печати). Отсюда и невероятный цветовой разброс, который присутствует на этих почтовых марках. На каком-то этапе филателисты еще пытались их систематизировать по оттенкам, но со временем махнули на это рукой и стали их классифицировать по основным цветам: фиолетовые, черные, красные и синие. Да и о каких оттенках могла идти речь, если даже известны случаи, когда штемпель ставили масляной краской!
Истинных «оригинальных» тиражей этих марок, скорее всего, не знает никто – в ноябре того же 1926 года из типографии вышел тираж уже стопроцентно почтовых марок, номинированных в новой национальной валюте. Сам же этот «двуязычный» штемпель (вернее, его точный и тоже деревянный аналог) можно было, при желании, за вполне разумную плату приобрести в Улан-Баторе еще в 1970-е годы. Так что, вознамерившись заняться поиском этих любопытных в историческом контексте марок, предпочтение стоит отдавать оригинальным почтовым отправлениям той поры. Но они, увы, встречаются сегодня крайне редко.
Напоследок – еще одна то ли быль, то ли небылица. Еще в Улан-Баторе я слышал, что в фискальной серии была марка достоинством аж в 25 долларов. Отпечатали их несколько сот, но в обращение они так и не вышли. Потом, уже в упомянутой статье встретилась и цифра этого тиража - 300 штук. Но никто, с кем я ни беседовал, их в глаза не видел. А вдруг они есть на самом деле? Интрига… Каких, впрочем, в марках времен Советской Монголии достаточно. Но о них – в следующий раз.
Продолжение следует.
Сергей Шаров.
http://www.philately.ru/article/phil...udov-chast-ii/
Альфредыч (21.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (21.04.2021)
Во второй половине 1920-х годов Монголия в выпуске почтовых марок рассчитывала на собственные силы. Весной 1926 года, когда стало очевидным, что дальше обойтись ручным штемпелеванием «долларовых» фискальных марок не получится, улан-баторская типография приступила к выпуску почтовых миниатюр, номинированных в новой национальной валюте - мунгу и тугриках. Их разработка вновь была поручена Балдугийну Шараву.
Как и в случае с фискальными марками за основу композиции Шарав взял знак «Соембо», но с фоном поступил по-другому. Художник к этому времени уже довольно активно работал с типографией и был знаком как с технологическими особенностями полиграфического процесса, так и возможностями предприятия. Поэтому он отказался от фона в виде растительного орнамента в пользу цветного «зерна», и миниатюры в итоге получились более «читемыми» и в целом более гармоничными. В общей сложности двумя «заводами» в ноябре 1926 года из типографии вышли более полумиллиона (по монгольским данным) новых почтовых марок номиналом от 1 мунгу до 5 тугриков. Довольно скоро стало понятно, что с некоторыми номиналами почтовики «переборщили» - с учетом того, что наиболее массовый почтовый тариф в стране составлял 25 мунгу, 1-, 2- и 40-мунговые марки в скором времени «перештемпелевали», соответственно, в 10-, 20- и 25-мунговые.
Спрос на почтовые марки в стране рос достаточно быстро: открывались новые почтовые отделения, «конный» транспорт постепенно уступал место государственным почтовым автомобилям. Неудивительно, что монгольская почта снова столкнулась с нехваткой марок: известны случаи, когда в почтовых отделениях вынуждены были продавать по «половине» марок за половину номинальной стоимости (Балдугийн Шарав оказался человеком прозорливым, поместив номиналы во всех четырех углах – это позволило их разрезать на почте по вертикали). В почтовых отделениях, где разрезать было уже нечего, просто принимали деньги и делали отметки на конвертах, что отправления оплачены. В ход снова пошли фискальные марки (правда, теперь надпечатки наносили не только вручную (это делалось в Улан-баторской почтовой конторе), но и типографским способом.
Почтовики монгольской столицы на этот раз пользовались не деревянными, а каучуковыми штемпелями, и надпечатки выходили более аккуратными. Типографские надпечатки делались черной краской разными шрифтами, с разным наклоном. Вдобавок ко всему, как свидетельствуют монгольские источники, на большей части тиража надпечатка была выполнена вверх ногами.
Кардинально выправить ситуацию удалось при содействии СССР, к которому монгольская сторона обратилась за помощью и содействием. В июле 1932 года из типографии Гознака вышла известная серия марок, ставшая в некотором роде филателистической «визитной карточкой» МНР.
Согласие советской стороны разместить у себя этот заказ, равно как и повышенный интерес СССР к МНР в этот период времени объяснялся несколькими причинами. Ставка на Гоминьдан в Китае как двигатель революции на Востоке не сработала, более того, уже к середине 1929 года советско-китайские отношения обострились настолько, что страны фактически оказались на грани войны после того, как Нанкинское правительство Чай Кайши национализировало КВЖД. Проблему тогда удалось решить за счет решительных действий Красной Армии, но стабильности отношениям между СССР и Китаем это не прибавило. Параллельно с этим Китай категорически отказывался признавать независимость Монголии, вел на ее территории свою пропаганду. Не прибавляла спокойствия и оккупация Маньчжурии Японией. В самой Монголии тоже дела обстояли не гладко: перегибы, допущенные в социалистическом строительстве, вызвали не только масштабную эмиграцию населения из МНР в Китай, но и антиправительственным выступлениям на территории самой Монголии.
В апреле 1932 года в стране вспыхнуло крупное восстание, впоследствии получившее название Хубсугульского. Повстанцев, основную массу которых составляли простые араты, поддержали некоторые армейские гарнизоны. Подавить восстание удалось только к концу осени. Неспокойно было в Туве, Бурят-Монгольской АССР. В общем, жизнь заставляла советское партийное руководство незамедлительно обратить свои взоры на восточные рубежи СССР. В начале 1932 г. в Москве пришли к выводу, что настала пора детально разобраться в «монгольском вопросе».
Страна из Москвы виделась прежде всего как плацдарм для дальнейшей «революционизации» Китая, в том числе за счет идей панмонголизма: на этом фоне становится понятным не только «страноведческий», но и политический подтекст сюжетов «гознаковских» монгольских марок, призванных, по сути, впервые представить социалистическую Народную Монголию миру.
О том, что проект был ориентирован в том числе «на экспорт», свидетельствует не только высокое качество полиграфического исполнения почтовых миниатюр, но и то, что марки были тиражированы большим тиражом (100 тыс. серий вне зависимости от номинала) и на двух видах бумаги – с водяными знаками и без них (последние по большей части использовались монгольской почтой).
Заниматься 13 монгольскими миниатюрами поручили Василию Завьялову. Сегодня его работы – классика советской филателии, но на тот момент за его плечами была лишь серия марок, посвященных первой годовщине смерти В.И. Ленина («Мавзолей», 1925 года). Но Василий Завьялов выступал еще в качестве художника журнала «Советский коллекционер» и был, как сегодня говорят, «в тренде» мирового филателистического спроса.
Миниатюры, по мнению организаторов выпуска, должны были демонстрировать жизнь социалистической Монголии во всем ее многообразии. В итоге на свет появилась серия из 13 разносюжетных марок (такого «разнообразного» заказа Гознак еще не получал) всех мыслимых номиналов – от 1 мунгу до 10(!) тугриков. Причем марки номиналом в 10 тугриков были выпущены в первый и последний раз в истории социалистической Монголии – представить себе невозможно, что можно было переслать за такие деньги в Монголии образца 1931 года. Еще в 1970-е годы в среде монгольских коллекционеров ходили разговоры о том, что «сюжетная канва» серии согласовывалась руководством Коминтерна чуть ли не с ЦК ВКП(б) и лично И. Сталиным. Так ли это было на самом деле, никто не знает. Но то, что к этому вопросу подошли очень ответственно, бесспорно – сюжеты серии охватывали самые разнообразные стороны жизни молодой социалистической страны.
«Пролетарский блок» включал в себя три марки – телеграфистов, столяра за станком и работников монгольской типографии. С телеграфом (он вообще, как известно, входил в революционную триаду «почты, мостов и телеграфа») как столярными работами (без деревянных изделий жизнь аратов-кочевников, как, впрочем, и всего трудового люда, представить невозможно), все было очевидно.
А вот 1-мунговая марка с изображением работы монгольской типографии достойна того, чтобы остановить на ней свое внимание.
Бумагорезательная машина, изображенная на ней, и в 1932 году не могла впечатлить полиграфистов из развитых стран. Но для монголов она имела принципиальное значение. Многотиражной ротации в стране до революции не существовало, там действовала лишь одна национальная типография, размещавшаяся в резиденции Богдо-гэгэна VIII и выпускавшая продукцию религиозного содержания для местных монастырей. Когда же пришла пора напечатать первую «революционную газету», делать это пришлось в Иркутске. К книгам в Монголии, стране, где большинство населения было неграмотным, отношение было невероятно уважительное, а сами старые монгольские книги, выпускавшиеся даже в конце XIX века были настоящими произведениями искусства. В Государственной библиотеке мне довелось видеть некоторые из них - вышитые шелковыми нитками по шелку, написанные вручную «девятью драгоценностями» - порошком измельченных золота, серебра, жемчуга, перламутра, коралла, бирюзы, лазурита, меди и стали. На трактат «Сандуйжуд» в десяти томах ушли сотни килограммов серебра. Неудивительно, что появления в стране первой светской типографии было событием воистину выдающимся!
ginaki (23.04.2021) Альфредыч (22.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (22.04.2021)
Изменения, произошедшие в социально-культурной жини новой Монголии, были призваны продемонстрировать следующие марки.
На марке номиналом 15 мунгу изображен молодой человек, член Революционного Союза Молодежи (аналог нашего комсомола) со знаменем, на котором латиницей выведено, кого он, по идее, должен представлять. Другое дело, что полное монгольское название организации в латинской транскрипции - Хувьсгалт залуучуудын эвлэлийн – на флаг не поместилось, так что в переводе надпись на флаге звучит просто как «революционные ребята», или «революционная молодежь» (кому как нравится»). Но это для «кураторов» серии было не принципиально, главное было сделано и «молодежная тематика» была отработана.
А вот на 25-мунговой марке суровый цирик, облаченный практически в форму РККА был недвусмысленным напоминанием буржуазному Китаю и японо-маньчжурским властям, регулярно устраивавшим провокации на монгольской границе, о том, что это им даром не пройдет. Для нас в этом изображении нет ничего необычного – красноармеец как красноармеец. Но для Монголии (и для ее соседа) оно имело знаковый смысл – страна в кратчайшие сроки обзавелась кадровыми и боеспособными вооруженными силами, способными отстоять завоевания новой власти. Совсем недавно основу регулярной монгольской армии составляли полупартизанские кавалерийские отряды со своими табунами лошадей, рядовые цирики были одеты в халаты-дэли и были вооружены разве что карабинами, саблями и пиками. С середины 1920-х годов в стране приступили к работе советские военнспецы. Под их руководством и началось строительство регулярной монгольской армии. По инициативе военной миссии были открыты первые промышленные предприятия по производству продукции военного назначения, в томи числе обувные и швейные мастерские. Вслед за этим в монгольской армии была введена и единая униформа по образцу РККА — брюки, гимнастёрки, шинели, сапоги, буденовки. Параллельно с этим шло и обучение военному делу.
20-мунговая марка, посвященная «открытым урокам», которые проводились в Монголии, когда страна решила переходить на латиницу, остается интересной как в историческом, так и в культурологическом плане. Плакаты, подобные тому, что изображен на марке, развешивали в людных местах, и активисты пытались втолковать прохожим азы латинского алфавита. Дело это было непростым, потому что подавляющее число простых монголов-аратов не умели ни читать, ни писать.
Проект представленного на обеих марках алфавита на латинской основе был разработан в начале 1930-х годов в СССР. В то время у нас в стране предпринимались попытки внедрить латиницу одновременно для всех монгольских языков, носители которых проживали в сфере влияния Советского Союза. Помимо калмыков и бурят, с небольшим отставанием была сделана попытка внедрить латиницу и для халха-монголов. Цель этого начинания была скорее «внешнеполитической» - руководствуясь идеями революционного панмонголизма объединить монголов МНР и Китая при помощи, или даже при руководящей роли, бурят БМАССР. Но «на земле» в Монголии эта работа столкнулась с трудностями, в первую очередь, из-за того, что территория страны оказалась слишком большой и малонаселенной для подобных экспериментов. Только в феврале 1941 года Монголия официально перешла на модифицированный латинский алфавит, а спустя два месяца это решение отменили. Официально это объяснили тем, что «латинская» система письма оказалась недостаточно продуманной, она не охватывала всех звуков монгольского языка. Народу объявили, что страна будет переходить на кириллицу. Идея же «объединения» монголов МНО и Китая оказалась более живучей - некоторые монголы, являющиеся гражданами КНР, и сегодня пользуются кириллицей, подчеркивая тем самым свою национальную идентичность.
«Пропагандистско-политическую» часть «монгольской» серии Гознака завершает пара марок, посвященных вождю монгольской революции Сухэ-Батору. Для 40-мунговой марки за основу была взята фотография Сухэ-Батора времен его «взаимодействия» с большевиками в период совместной борьбы с войсками барона Унгерна.
Привлекает внимание безусловно «европеизированный» внешний вид революционера – гимнастерка, фуражка, портупея. При этом совершенно очевидно, что если бы эту задачи решали монгольские художники, то Сухэ-Батора они бы изобразили в более привычном и для него, и для монголов виде, прежде всего, в традиционном национальном халате. В нем он, к слову, приезжал и к Ленину в Москву и там фотографировался, так что Гознаку было из чего выбирать.
В халате он объявлял и о победе революции в Урге на городской площади, где сегодня и увековечен на постаменте, а впоследствии был запечатлен на монгольских и советских марках. Гимнастерка же с фуражкой на марке 1932 года выступают своего рода «маркерами» для всех остальных сторонников идеи победы мировой пролетарской революции.
50-мунговая марка, наоборот, несет в себе в том числе сакральный смысл, в большей степени ориентированный, так сказать, на внутримонгольскую аудиторию. Речь идет о миниатюре, на которой, как говорится в отечественных каталогах, изображен обелиск Сухэ-Батору.
Это вообще первый светский памятник в стране, и его автор – иркутский художник и скульптор Константин Померанцев, в середине 1920-х годов приглашенный монгольским правительством для художественного оформления столицы и создания музея Монгольской революции.
Приступая к работе над памятником, Померанцев, в первую очередь, руководствовался местными традициями, а они сводились к тому, что до сих пор в Монголии возводили реликварии-субурганы, имевшие для жителей страны вполне конкретное сакральное значение. Их Померанцкв взял, как говорится, за основу обязательные ступени, нижнюю более широкую часть-«дарохранилище» и венчающий шпиль. Субурганы в Монголии ставились подле монастырей – и тут все «сошлось» - площадь, на которой выступал Сухэ-Батор, как раз располагалась подле одного из монастырей. Реликвии, которые, в принципе, полагалось бы вложить внутрь ступы, заменили барельефами – идеи ведь нематериальны. В общем, все сложилось в духе религиозных традиций. Сегодня на том месте стоит всем известный памятник Сухэ-Батору, на месте прежнего монастыря уже новое здание монгольского правительства и мемориал Чингиз-хану...
А памятник Померанцева перенесли в один из скверов.
http://www.philately.ru/article/phil...chka-mongolii/
Альфредыч (22.04.2021) Гобиец (22.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (22.04.2021)
ginaki (23.04.2021) Альфредыч (22.04.2021) Гобиец (22.04.2021) Евгений Вл (22.04.2021) кларнет (22.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (22.04.2021)
МОНАРХИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ БАРОНА УНГЕРНА (15)
Apr. 22nd, 2021 at 9:08 AM
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/2021/04/22/
Продолжение следует.
кларнет (22.04.2021) Сергей Карцев (22.04.2021) СЕРЕГА УКТК (22.04.2021)
ГАЗ прямо как с конвейера!
Сергей Алексеевич Карцев. ВЧ 63304 "Б", Антипиха, 1974 - 1976 г. Комендантская рота, мотовзвзвод.