Литературная страничка.

[Александр]

РЕВОЛЬВЕР-НАГАН (образца 1915 года)





Этот револьвер стянул один прапорщик-начальник склада вооружения, пользуясь общей неразберихой при отправке оружия и другой дребедени с его склада в другую часть.


Похитив револьвер, прапор умело подставил караул сопровождения во главе с доверчивым лейтенантом. В результате караул, который, естественно, похитил, в пути следования, кое-что из охраняемого имущества (полушубки, те же куртки танковые, зачем-то противогазы и дымовые шашки и т.п.) был арестован в Пензенском гарнизоне, а похищенное изъято. Но не револьвер. Cолдатики и лейтенант клялись и божились, что и близко к ящикам с оружием не подходили. И хотя ящики, как показал следственный эксперимент, были запломбированы так, что позволяли достать оружие без повреждения пломб, караул был так искренен, так здорово признавался во всех других своих прегрешениях, что это поневоле навело нас на мысль заподозрить прапора, который сам ящики и пломбировал.


Одно дело заподозрить, а совсем другое доказать. Может быть читателю уже скучно, спрашивает, а где же Алик?


Спокойно, дорогой читатель, уже скоро наш герой появится на сцене жизни и круто изменит ситуацию.


Сам прапор, у которого просто на морде было написано, что это он, подлец, тиснул ствол, сидел на губе и не кололся. Дело в том, что особисты, которым на процент раскрываемости было наплевать, а за сохранность оружия они отвечали головой, шепнули проказнику, что как только ствол будет у них, прапора отмажут. Но прапор, обоснованно не верил как в ст. 38 УПК РСФСР, где в качестве смягчающего вину обстоятельства упоминалось признание и раскаяние обвиняемого, которой мы его усердно пичкали, так и в посулы особистов.


Поэтому он и ствол не подбрасывал, когда особисты для этого негласно ночами отпускали его с гауптвахты, так и военной прокуратуре днем на гауптвахте в хищении оружия (до восьми лет) не признавался.


Храбрый был и хитрый, а также он был умный, хладнокровный, с сильной волей и имел шурина в военной прокуратуре другого округа (тоже лучшего следователя), который ему популярно объяснил, что особисты все хамы и лжецы, а сознанка - путь на зону.


Когда прапор пробыл десять суток на гауптвахте как военнослужащий, его по ст. 122 УПК как подозреваемого поместили на трое суток в КПЗ Оренбургского УВД.


В течение трех суток подозреваемому или избирается мера пресечения или он выпускается на свободу. Все трое суток Вова Родионов просидел с подозреваемым, но ничего не добился.


Храбрый и хитрый прапорщик сидел, не сознавался и считал часы до выхода на свободу, как посоветовал ему опытный шурин.


Решено было злодея выпускать, так как на косвенных доказательствах прокурор санкцию на заключение под стражу не давал.


Алика послали освобождать прапорщика. Тот пришел в КПЗ, вызвал прапорщика, который радостно, предчувствуя освобождение, поздоровался со старшим лейтенантом.


Алик пригласил подозреваемого в отдельный кабинет и официально объявил последнему, что его, прапорщика, по выходе из КПЗ отвезут в одно место для опускания и опетушения специальным взводом бойцов, которых, якобы, для этого дела прокурор выписал из конвойного полка МВД.


Далее Алик подробно описал технологию способов и методов этого действа, причем (как объяснял потом прапорщик) проявил в этом деле познания, далеко выходящие за рамки профессиональных.


Перепуганный прапорщик, который не имел на этот случай инструкций от шурина, тут же сознался, где спрятал оружие. Это было вечером в пятницу.


Алик составил протокол и радостный обмывал свой успех до понедельника, решив, как великий мастер сюжета, поразить всех с началом новой недели.


А в понедельник утром на совещании у прокурора, когда мы продумывали дальнейшую стратегию по этому делу, Алик гордо положил протокол с сознанкой на стол прокурора. Тут мы про все и узнали: и что Алик дело раскрыл, и что Алик прапора отпустил в Тоцкое, и даже до вокзала проводил “ чтобы не убежал”. Хотя убежать из Оренбурга в Тоцкое было удобнее всего именно с вокзала. Нужно было только купить билет и сесть на поезд.


В это время, по закону жанра, позвонил Юра Бабанов из Тоцкого и сообщил, что ночью кто-то подкинул наган в Особый отдел. Юре дали задание осмотреть место, где этот наган по протоколу Алика, был спрятан и он сделал отличный снимок отпечатка нагана в песке.


Прапор-то даром времени не терял. Он из Оренбурга позвонил шурину и, поняв задачу, поехал в Тоцкое, вытащил из тайника наган и подбросил его под ноги часовому в Особом отделе.


Тут же он заказным письмом направил жалобу Генеральному прокурору СССР и уехал на рыбалку, так как все это происходило во время его законного отпуска.


А мы, дураки, потом еще месяца два проводили всякие экспертизы изъятого нагана на предмет сравнения частиц почвы на оружии и с места, где оно было спрятано. Все совпадало, а фотография четкого отпечатка нагана в песке под складом, именно в том месте, которое указал прапорщик, до сих пор хранится у автора.


Однако все было ни к чему, так как прапор резонно объяснял следствию, что оговорил себя под воздействием угрозы насилия, а с наганом все манипуляции проделали следователи, которые непременно хотели его, невиноватого, засадить. Тем более что по времени, указанному Аликом в признательном протоколе допроса выходило, что допрашивал он прапорщика как раз в то время, когда тот ехал в Тоцкое в поезде “Оренбург-Куйбышев”, чему нашлись и билет, и свидетели.


В общем, не сошлось у нас - и дело не довели и объяснения писали.


Один Алик ходил гордо и, хотя получил выговор, всем говорил, что вот он дело раскрыл, а эти, “которые очень умные” (это мы все вместе с прокурором) не смогли до конца довести.


Надо сказать, что в военной прокуратуре, в то время не практиковались методы раскрытия дел, путем нарушения соц.законности. А коли такие случаи выявлялись, оперативники сами становились подследственными.


Алику было разъяснено, что его ждет незавидная судьбы, если он не прекратит самодеятельность. Даже проводилось служебное расследование.(c)(

[Александр]

БЕЗ НАЗВАНИЯ





Однако, не прошло и пары месяцев, как Алик окончательно убедил и автора и всех сослуживцев, что если не от пьянки, то от своего дураковизма по службе он скоро закончит свою карьеру.


Будучи в следственном изоляторе, Алик шлялся по коридору следственного корпуса в ожидании, когда к нему на допрос приведут клиента и заглядывал от любопытства в камеры.


Забрел он и в камеру, где автор с применением звукозаписи допрашивал убийцу (“опять доказательства закреплял”- презрительное определение Алика).


Ситуация была сложная, подследственному за жестокое групповое убийство реально грозила стенка. В этих условиях ни один нормальный следователь, да и просто нормальный человек не позволит себе ничего, задевающего личность по сути дела несчастного человека, пойманного и ожидающего суда, который, скорее всего, приговорит его к расстрелу.


Но Алик не был нормальным.


Будучи наслышанном об этом (в буквальном смысле слова ужасном и кровавом) деле, он проникся праведным гневом и, увидев, обвиняемого, который в это самое время рассказывал о непосредственном моменте убийства, радостно заржал.


Несмотря на протестующие жесты автора, который только и мог, при включенном магнитофоне, молча размахивать руками, Алик вошел в камеру и при включенном же магнитофоне, разразился нецензурной бранью в адрес обвиняемого, предсказывая ему скорый конец, а автору, также в изощренной нецензурной форме, посоветовал как следует ударить по голове обвиняемого этим самым магнитофоном.


Вся тонкость процедуры звукозаписи допроса состоит в том, что суд должен убедиться в непрерывности записи во избежание монтажа. Поэтому магнитофон не выключался, и потом в записи судьи слушали и мат Алика и, уж извините, мат автора в адрес Алика, и конечно, мат обвиняемого в адрес конкретных лиц и всей правоохранительной системы СССР в целом. Алик, который наконец-то понял, что “опять как-то неудобно получилось”, выскочил из камеры.


После этого допрос вошел в свое нормальное русло, а именно: обвиняемый отказался от всех признаний, заявил, что направляет жалобу Генеральному прокурору и просит доставить его в камеру.


Затем были жалобы, объяснения Генеральному прокурору, дело было закончено, передано в суд и пророчества Алика оправдались- этот обвиняемый был расстрелян. Наверное, суд вынес справедливый приговор, но Алику опять ничего не стало.


Вот после этого автор впервые и подумал, что надо бы бросить пить. Конечно, автор ни в коей мере не осмеливается сравнить себя с Аликом, но эта карикатура служила окружающим хорошим сдерживающим фактором, когда ослабление умственных способностей, вызванное спиртным, толкало нас на какие-то, не предусмотренные обычаями людского общежития, подвиги. Может быть, многих из нас Алик, сам того не сознавая, спас от крупных неприятностей.(c)

[Альфредыч]

Короче, этот хомо не совсем сапиенс!

[Александр]

АЛИК БРОСАЕТ ПИТЬ

Это последнее об Алике из того, что автор помнит и о чем стоит написать.


Бросив пить, Алик стал обыкновенным придурком: скучным, склочным и противным стукачом и злопыхателем. Он, в принципе, всегда таким и был, но пьянки и последующие его раскаяния как-то уравновешивали, причиняемый им вред и смягчали отношение к нему. Он казался простым и безобидным, временами его было жалко. То есть он был грешен, как и все мы, но был более нас противен, нелеп и смешон.


На его фоне каждый посредственный непьющий обормот выглядел кандидатом на должность Главного военного прокурора.


Таким именно посредственным непьющим обормотом и стал Алик. Он стал непогрешим, присвоил себе право судить вся и всех, считал и считает возможным и обязательным информировать начальство о малейших провинностях подчиненных, которые со временем у него появились. Он ежедневно напоминал начальству, что спиртного не употребляет, а на вечеринках и торжественных мероприятиях громко объявлял присутствующим, что не пьет сам и призывал к этому других.


При этом, Алик ( как поступил бы любой другой порядочный завязавший алкоголик) не ссылался на свой пример, не рассказывал про себя ужасных историй ( что вместо него для восстановления справедливости делает автор), чтобы другие несчастные, видя пышущее здоровьем круглое и блестящее лицо Алика и проникшись уважением к его стремительной карьере, поверили в свои силы и последовали положительному примеру- бросили бы пить.


Ничего подобного, этот Чебурашка- Шарапов вел себя так, будто и не было ничего подобного из вышеописанного и брался поучать даже тех мужиков, которые, хотя и употребляли, однако до алкогольных безумств Алика никогда не доходили.


У Алика не было первого и основного условия роста в чинах и званиях - родственников в высших эшелонах. Алик использовал второе основное условие - бросил пить и, постепенно вырос и в чинах и в званиях, обойдя многих других, которые так сильно не рекламировали свое отвращение к спиртному.


Тем более он применял и шантаж. Например, со змеиной улыбкой напоминал об отсутствии у себя вредных привычек прокурору гарнизона Саше Краеву, на следующее утро после братания Саши с автором по поводу встречи друзей-однополчан.


И Саша, и другие начальники Алика, и, каюсь, сам автор, чтобы избавиться от безгрешного Алика применяли порочный и безотказный метод, дающий кратковременный положительный эффект, но с непредсказуемыми долговременными последствиями.


Фигачили Алику насквозь лживую аттестацию, где красной строкой подчеркивали его непьющесть и загоняли его в резерв на повышение.


Автора-то бог уберег, а вот Саше довелось пережить окружную комиссию под руководством Алика, который нашими общими усилиями, всплыл как экскремент в проруби и оказался в аппарате прокуратуры Округа.


Саша потом с горькой иронией рассказывал, как Алик важно шествуя по гарнизону мимо той канавы, из которой ровно год назад солдаты и офицеры дивизии вытаскивали Алика - пьяного и грязного как свинья, поучал Сашу, как организовать мероприятия военной прокуратуры по укреплению дисциплины и борьбы с пьянством.


Вот мы переходим и к канаве, и к свинье, и к причинам, по которым Алик наконец-то “завязал”.


Читатель конечно понимает, что такого крутого бойца от пьянки могло оторвать только очень большое количество безобразий, перешедшее в качество его полнейшего обезумления.


Или с ним должно было произойти одно, но крупное приключение, вызвавшее в его буратинских коротеньких мозгах сильнейшее потрясение и перевернувшее его мировоззрение (в данном случае с головы на ноги).


На самом деле в клиническом случае с Аликом ( а полнейший отказ от спиртного, по мнению медиков, именно клинический случай вялотекущей шизофрении по маниакально-депрессивному типу с уклоном в бред сутяжничества) совпали две линии: то есть количество его безумств, переросло в качество полнейшего маразма и на все это наложился крайний случай его асоциального поведения, глубокого запоя и стресса, вызванного галлюциногенными явлениями.


Чтобы было понятно, о чем речь, опишем все как было.


В Тоцком гарнизоне открыли военную прокуратуру, автор перестал туда ездить в командировки из Оренбурга, а вновь назначенному прокурору, своему приятелю Саше Краеву, предложил взять Алика как знатока местного гарнизона, раскрывшему там несколько громких дел ( о загубленных не говорили).


Наслышанный об официальных успехах лучшего следователя и, предполагая, что те истории, которые ходили про Алика по округу и пересказывались обычно в нетрезвых компаниях, преувеличены:


“ такого не может быть, потому что такого не может быть никогда”, Саша взял нашу, как говорилось выше, насквозь лживую аттестацию на Алика и ходатайствовал о назначении, что и было удовлетворено.


Пока Алик бывал в Тоцком наездами в командировках, его безобразия раскладывались пополам между Оренбургом и Тоцким и в Тоцком были все же не так заметны.


Когда же Алик стал полностью пребывать в Тоцком, он стал широко известен всем слоям гарнизонного и окрестного населения. Этот маленький гарнизон обзавелся в лице Алика не только своим местным следователем, но и пьяницей, юродивым, головной болью местного политотдела.


Правда в Тоцкой дивизии, которая служила отстойником для всех алкоголиков из внутренних округов и “шпионов” из групп войск за границей (офицеров, прапорщиков и солдат, замеченных в связях с местным населением соответствующих стран Варшавского договора), Алик поначалу не был чем-то экзотическим.

[Александр]

Правда в Тоцкой дивизии, которая служила отстойником для всех алкоголиков из внутренних округов и “шпионов” из групп войск за границей (офицеров, прапорщиков и солдат, замеченных в связях с местным населением соответствующих стран Варшавского договора), Алик поначалу не был чем-то экзотическим.


Ну попивал себе, немного побуянил в офицерском кафе, пытался вынести двадцать кило мяса через черный ход магазина, за что был бит офицерскими женами, стоящими в очереди за своими двухкилограммовыми пайками ( с ударением на втором “а”), повздорил с комендантом (любил он это дело),- с кем не бывает, тем более в дивизии, где даже был издан приказ с перечислением офицеров-алкоголиков, денежное содержание которых получали жены.


В этой дивизии, однако, служили не только алкоголики, основное большинство было из военных работяг, которые учили солдат, крепили боеготовность, ремонтировали технику, то есть стойко несли все тяготы и лишения военной службы в глухих Оренбургских степях .


Служил там и классный повар, в прошлом фронтовой разведчик, кавалер трех орденов “Славы”, что приравнивалось по статуту к Герою Советского Союза, старший прапорщик Василий Иванович Иванов.


Знаменит он был тем, что после войны вошел в Тоцкое с дивизией прямо с фронта и с тех пор там и служил, занимая должность шеф-повара в офицерской столовой.


Еще он был знаменит тем, что имел одну, но пламенную страсть- он готовил жареных поросят по какому-то одному ему известному рецепту. Поросята получались очень вкусные и о них ходили легенды, но пробовали их только отдельные счастливчики.


Дело в том, что Василий Иванович при назначении каждого нового командира дивизии ( это всегда были полковники, назначаемые с повышением на генеральскую должность) покупал на свои деньги на рынке маленького поросенка и кормил его по специальной диете до тех пор, пока командиру не присваивали генеральского звания.


На торжество по поводу присвоения звания Василий Иванович и подавал поросенка. При этом хвостик от поросенка он как-то специально высушивал и прибивал на стенд в кухне среди других хвостиков, около каждого из которых была приклеена фотография виновника гибели поросенка, его ( не поросенка, а генерала) краткая биография и в скобочках указывались годы командования дивизией.


За период с 1945 года, когда был прибит первый хвостик, до 1980 года, когда старший прапорщик изъявил желание уйти на заслуженный отдых, таких хвостиков на стенде оказалось свыше двух десятков.


Весной 1980 года Василий Иванович прибил очередной хвостик, а летом 1980 года Василий Иванович был по его рапорту уволен из Вооруженных Сил в отставку.


Василий Иванович был мужик хороший, добродушный, заядлый рыбак и морж. Он мог и налить обезденежевшему офицерику, но мог и дать по шее какому-нибудь молодому нахалу. Его кто любил, кто побаивался, так как особый его статус и возраст позволяли ему зайти к комдиву и рубануть правду-матку. Результаты этого посещения иногда оформлялись кадровым органом.


Алика он не любил, но по большому счету не связывался с ним, сохранив в памяти СМЕРШ, ГПУ и НКВД.


Алик же наоборот полюбил уютную офицерскую столовую, работавшую вечерами в режиме кафе, то есть с продажей спиртного.


Алик привык в этом кафе немножко побуянить и покачать права, пользуясь тем, что все знали кто он такой (даже корочками не приходилось размахивать). Пару раз Василий Иванович, который тоже привык вечерами посидеть там за пивком, делал Алику замечания, а один раз он даже хотел выбросить Алика за дверь, но Ваньки-взводные, которые ничего не боялись, так как “меньше взвода не дадут, дальше Тоцка не пошлют”, сделали это сами.


По этой причине Василий Иванович, когда приглашал офицеров прокуратуры на свои торжественные проводы, особо подчеркнул прокурору свое нежелание видеть там Алика. Он раздал всем пригласительные открытки и попросил прокурора как-то повежливее отослать куда-нибудь Алика, так как боялся, что вечер, которому он придавал большое значение, будет омрачен.


В назначенный для торжеств день Алика заслали в Бузулукский гарнизон, то есть километров за пятьдесят от Тоцкого, пояснив, чтобы он там сидел, делал, что хочет, но в Тоцком не появлялся.


Так грубо без политесов с Аликом Саша Краев обошелся из-за того, что Алик, не получив персонального на красивой открытке приглашения, и не внемля увещеваниям сослуживцев, ходил к Василию Ивановичу требовать для себя места за столом.


А торжество было обставлено по высшему классу.


В Доме офицеров в торжественной обстановке зам. Командующего ПРИВО, который солдатом во время войны служил под командованием Василия Ивановича, вручил старику всякие медали, грамоты и подарки от всех начальников, начиная от Министра обороны.


Потом командующий округа, вручил Василию Ивановичу ключи от новой квартиры ( оказывается этот кавалер орденов “Славы” жил в финском продуваемом домике).


Затем командир дивизии вручил Василию Ивановичу цветной телевизор, на который скинулись офицеры управления.


И были, речи, цветы, оркестр наяривал туш и Прощание славянки, виновник торжества прослезился и пригласил всех к столу.


Стол, метров тридцать длиной был установлен на берегу речки Сок в живописном месте под вековыми плакучими ивами.


На столе в изобилии было все с огорода и подворья Василия Ивановича, а украшением были знаменитые поросенки в количестве шести или семи штук, приготовленные лично Василием Ивановичем, который, чуть поддав, раскрывал всем желающим секреты их приготовления.


Надо сказать, что по этому случаю офицеры были в парадной форме, их жены, радуясь событию в монотонной гарнизонной жизни, напялили на себя все самое красивое, помолодели и были оживлены. Под ногами болтались дети, которых щедро одаривали конфетами. Под водку шли огурцы, моченые яблоки и соленые арбузы.


Вот, честное слово, неохота дальше писать. Было так хорошо и спокойно, такой солнечный теплый день бабьего лета, которые в Оренбуржье особенно хороши. Конечно, командир, зная разгульный характер Тоцких офицеров, заранее назначил наряды для урегулирования конфликтов, подогнал машины развозить пьяных, но все это ожидалось (и было на самом деле) уже ближе к вечеру. А пока был тот первый радостный миг эйфории, когда все всех любят и уважают, когда утоляется первый голод и все такое вкусное.


Раздавались прочувственные тосты, на кострах начали варить тут же выловленных раков, фронтовики вспомнили старое и стали готовить полевой суп, послав в столовую за солдатскими кружками, намереваясь изображать фронтовые сто граммов.


Только Саша Краев, у которого было чутье провидца, беспокойно ворочал головой, как филин на охоте.


И оно появилось -это существо. В парадной форме и белых перчатках совершенно пьяный Алик как-то неожиданно оказался в самой гуще генералитета. Протиснувшись к столу и отобрав у какого-то генерала кружку, Алик стал орать, чтобы все замолчали, так как он, Алик, для этого старого хрена ( который не понимал и не понимает, что Алик его не посадил пока, но скоро обязательно посадит) заготовил отличный тост.


Далее Алик понес какой-то бред, перемежающимися выкриками о том, что Республика в опасности ( кто знал, те закрыли глаза, ожидая, что Алик, как всегда после этого, облюет весь стол).


Алик же постепенно выстроил свою речь в том направлении, что “ железной рукой он лично наведет порядок в дивизии, которая, начиная с командира и кончая последним ( тут он выразительно показал кружкой на несчастного Василия Ивановича) прапорщиком погрязла и требует вмешательства органов”. При всеобщем молчании Алик выдул водку, громко икнул и заорал : “Республика в опасности!” Все опять зажмурились, но Алик справился со своим желудком и снова налил себе водки, собираясь продолжать.


Первым, как и положено, очнулся комдив.


“Молчать, ...твою мать, поросенок сопливый!”, - рявкнул генерал и тут же приказал ( смешав всю классификацию животного мира) : “Прокурор, забери своего индюка, ему десять суток гауптвахты!”


И хотя приказ был незаконный, так как прокурорский работник комдиву не подчинен, прокурор готов был с радостью приказ выполнить.


Однако, публика недооценила Алика. Поняв, что сейчас его повяжут и все кончится “ как всегда”, Алик, быстро выпив водку и схватив со стола одной рукой начатого поросенка, а другой бутылку коньяка, бросился бежать в прибрежные кусты.


При этом, Алик громко ругался и петлял, пригибая голову как заяц на охоте. Это привело подвыпивших офицеров, большинство из которых были охотниками, в состояние азарта. Причем комдив приказал, а младшенькие бросились в кусты как борзые. Уже и прокурор ничего сделать не мог, только кричал вслед, чтобы не били.


Василий Иванович, по пьянке, решив, что он снова на фронте, кричал : “Не стрелять, брать живым!”


В целом, все желали Алику только хорошего. Женщины всхлипывали и вслух надеялись, что Алика не поймают и их мужей не будут судить за его убийство.


Прокурор тоже надеялся, что ему не придется докладывать, что за праздничным столом покалечили следователя. Комдив подобрел и всем обещал, что если Алик вернет поросенка, то ему ничего не будет. Все развеселились и стали кричать : “Алик, верни поросенка! Тебе ничего не будет!”


Только Василий Иванович, продолжал настаивать, чтобы Алика взяли живым и по глазам его было видно, что он эту просьбу выкрикивает не из человеколюбия, не в соответствии с международным актам о правах военнопленных, а просто сам хочет Алика убить.


Через полчаса стали возвращаться посланные в погоню офицеры. Они доложили командиру, что Алика они не догнали, но по их масляным губам было видно что поросенка они, как волки, в лесу съели. Отведя в сторону одного из них и пообещав амнистию, прокурор дознался, что Алика они догнали, надавали ему по шее и выбросили в речку, а поросенка и коньяк, использовали как трофей.


Взяв с офицера честное партийное слово, что Алик не утонул, так как все гонщики видели, как он, грязно ругаясь, вылез на другой берег и удалился в степь, прокурор успокоился.

[Александр]

Поздно вечером, когда после всех небольших скандалов, драк, песен, плясок, бани и прочих обыденных вещей, гарнизон успокоился, Алик был найден в канаве. От его формы мало что осталось, сам он был босой и в бессознательном состоянии, рядом лежала недопитая бутылка какого-то дрянного вина местного разлива.


Алика принесли в прокуратуру, где прокурор и комдив, как самые стойкие, продолжали потреблять. Посмотрев на “хладный труп”, мужики резко прекратили пить и разошлись по домам, оставив Алика на попечении дежурного по штабу дивизии, который Алика мыл и чистил, а затем уложил спать в каком-то закутке.


Утром Алик сбежал, и три дня его найти не могли, хотя искали интенсивно, боясь не столько за него, сколько за свою карьеру.


Пришел Алик сам, утром четвертого дня. Он был одет в старый гражданский костюм, морда его была нечеловеческая- синяя и распухшая, руки дрожали так, что поднесенный ему стакан воды просто упал на пол.


Алик рассказал, что дневные свои приключения на празднике помнит плохо, за исключением того, что у него какие-то хулиганы отняли продукты, которые он нес домой, а его самого бросили в речку, где он потерял фуражку, ботинки, все деньги и фотографию любимой жены.


Потом Алик бродил по селу Тоцкое, где ему мужики подносили винца, а потом он снова ничего не помнит, а очнулся в комнате дежурного по штабу, откуда убежал, опасаясь за свою жизнь, так как услышал что после обеда в дивизии назначены стрельбы. Видимо к тому времени, мозг Алика вступил в фазу короткого замыкания, так как он решил, что на этих стрельбах его после обеда и расстреляют.


Два дня Алик жил в степи в шалаше, питаясь арбузами, а ночью к нему пришел черт ( это был местный пастух, как потом выяснилось).


Этот черт долго ругал и жалел Алика, а потом отвел его в какой-то другой шалаш, где накормил супом и уложил спать. Утром черт дал ему какую-то одежду и проводил до гарнизона, но сам в прокуратуру не пошел, хотя Алик его и заманивал.


Рассказав все это, Алик робко попросил задержать черта, так как тот был одет в солдатскую телогрейку, а ее надо изъять, а черта допросить, где взял.


Даже в таком состоянии Алик пытался быть полезен органам правосудия.


Пройдя курс успокоительной терапии, Алик навсегда бросил пить.


Это все, что автор хотел рассказать про Алика.


Июнь-август 1997 года, март 1998 года (с)


от себя добавлю.....через пару лет автор меня очень сильно спас и изменил моё мировосприятие, кое и сегодня имеет место быть.....

Димиринг....:

-Дорогу осилит идущий!

[Александр]

Спасибо тебе, Александр Сергеевич Буторин!

и за строки выше..... и за книгу.....и за Игоря.....
и за Игоря книгу.....и за детей его......

[Димиринг]

... Дорогу осилит идущий!

Камо грядеши?

[urii]

Пишите свое личное - не пишите чужое. тем более прошлое. Есть только настоящее -- Это и есть!!!!!!!!!!! Ваше будущее! Пробуждайтесь -
То что скажешь сегодня - "завтра" будет реальностью.. Этот животный "мир" так устроен. Мы все - временные пассажиры - На этой типо прекрасной ...................... -------------- ........... эт я вам грю Прадед

[Александр]

Капусту принес?